Page 100 - Доктор Живаго

и афиш, сорванных с домов и заборов. Ветер тащил их в одну сторону, а копыта, колеса и
ноги встречных едущих и идущих — в другую.
Скоро после нескольких пересечений показался на углу двух переулков родной дом.
Извозчик остановился.
У Юрия Андреевича захватило дыхание и громко забилось сердце, когда, сойдя с
пролетки, он подошел к парадному и позвонил в него. Звонок не произвел действия. Юрий
Андреевич дал новый. Когда ни к чему не привела и эта попытка, он с поднявшимся
беспокойством стал с небольшими перерывами звонить раз за разом. Только на четвертый
внутри загремели крюком и цепью, и вместе с отведенной вбок входною дверью он увидел
державшую её на весь отлет Антонину Александровну. От неожиданности оба в первое
мгновение остолбенели и не слышали, что вскрикнули. Но так как настежь откинутая дверь в
руке Антонины Александровны наполовину представляла настежь раскрытое объятие, то это
вывело их из столбняка, и они как безумные бросились друг другу на шею. Через минуту они
заговорили одновременно, друг друга перебивая.
— Первым делом: все ли здоровы?
— Да, да, успокойся. Всё в порядке. Я тебе написала глупости. Прости. Но надо будет
поговорить. Отчего ты не телеграфировал? Сейчас Маркел тебе вещи снесет. А, я понимаю,
тебя встревожило, что не Егоровна дверь отворила? Егоровна в деревне.
— А ты похудела. Но какая молодая и стройная! Сейчас я извозчика отпущу.
— Егоровна за мукой уехала. Остальных распустили. Сейчас только одна новая, ты её
не знаешь, Нюша, девчонка при Сашеньке, и больше никого. Всех предупредили, что ты
должен приехать, все в нетерпении. Гордон, Дудоров, все.
— Сашенька как?
— Ничего, слава Богу. Только что проснулся. Если бы ты не с дороги, можно было бы
сейчас пройти к нему.
— Папа дома?
— Разве тебе не писали? С утра до поздней ночи в районной думе. Председателем. Да,
представь себе. Ты расплатился с извозчиком? Маркел! Маркел!
Они стояли с корзиной и чемоданом посреди тротуара, загородив дорогу, и прохожие,
обходя их, оглядывали их с ног до головы и долго глазели на отъезжающего извозчика и на
широко растворенное парадное, ожидая, что будет дальше.
Между тем от ворот уже бежал к молодым господам Маркел в жилетке поверх
ситцевой рубахи, с дворницким картузом в руке и на бегу кричал:
— Силы небесные, никак Юрочка? Ну как же! Так и есть, он, соколик! Юрий
Андреевич, свет ты наш, не забыл нас, молитвенников, припожаловал на родимое запечье! А
вам чего надо? Ну? Чего не видали? — огрызался он на любопытных. — Проходите,
достопочтенные. Вылупили белки!
— Здравствуй, Маркел, давай обнимемся. Да надень ты, чудак, картуз. Что нового,
хорошенького? Как жена, дочки?
— Что им делается. Произрастают. Благодарствуем. А нового — покамест ты там
богатырствовал, и мы, видишь, не зевали.
Такой кабак и бедлант развели, что чертям, брат, тошно, не разбери-бери — что! Улицы
не метены, дома-крыши не чинены, в животах, что в пост, чистота, без анекцый и
контрибуцый.
— Я на тебя Юрию Андреевичу пожалуюсь, Маркел. Вот всегда он так, Юрочка.
Терпеть не могу его дурацкого тона. И наверное он ради тебя старается, думает тебе угодить.
А сам, между тем, себе на уме. Оставь, оставь, Маркел, не оправдывайся. Темная ты
личность, Маркел. Пора бы поумнеть. Чай, живешь не у лабазников.
Когда Маркел внес вещи в сени и захлопнул парадное, он продолжал тихо и
доверительно:
— Антонина Александровна серчают, слыхал вот. И так завсегда. Говорят, ты, говорит,
Маркел, весь черный изнутре, вот все равно как сажа в трубе. Теперь, говорит, не то что дитя