Page 99 - Доктор Живаго

в полнеба стояла огромная черно-лиловая туча. Из-за нее выбивались лучи солнца, расходясь
колесом во все стороны, и по пути задевали за парниковые рамы, зажигая их стекла
нестерпимым блеском.
Вдруг из тучи косо посыпался крупный, сверкающий на солнце грибной дождь. Он
падал торопливыми каплями в том же самом темпе, в каком стучал колесами и громыхал
болтами разбежавшийся поезд, словно стараясь догнать его или боясь от него отстать.
Не успел доктор обратить на это внимание, как из-за горы показался храм Христа
Спасителя и в следующую минуту — купола, крыши, дома и трубы всего города.
— Москва, — сказал он, возвращаясь в купе. — Пора собираться.
Погоревших вскочил, стал рыться в охотничьей сумке и выбрал из нее утку покрупнее.
— Возьмите, — сказал он. — На память. Я провел целый день в таком приятном
обществе.
Как ни отказывался доктор, ничего не помогало.
— Ну хорошо, — вынужден он был согласиться, — я принимаю это от вас в подарок
жене.
— Жене! Жене! В подарок жене, — радостно повторял Погоревших, точно слышал это
слово впервые, и стал дергаться всем телом и хохотать так, что выскочивший Маркиз принял
участие в его радости.
Поезд подходил к дебаркадеру. В вагоне стало темно, как ночью. Глухонемой
протягивал доктору дикого селезня, завернутого в обрывок какого-то печатного воззвания.

ЧАСТЬ шестая.
МОСКОВСКОЕ СТАНОВИЩЕ

1

В дороге, благодаря неподвижному сидению в тесном купе, казалось, что идет только
поезд, а время стоит, и что все еще пока полдень.
Но уже вечерело, когда извозчик с доктором и его вещами с трудом выбрался шагом из
несметного множества народа, толпившегося на Смоленском.
Может быть, так оно и было, а может быть, на тогдашние впечатления доктора
наслоился опыт позднейших лет, но потом в воспоминаниях ему казалось, что уже и тогда на
рынке сбивались в кучу только по привычке, а толпиться на нем не было причины, потому
что навесы на пустых ларях были спущены и даже не прихвачены замками, и торговать на
загаженной площади, с которой уже не сметали нечистот и отбросов, было нечем.
И ему казалось, что уже и тогда он видел жавшихся на тротуаре худых, прилично
одетых старух и стариков, стоявших немой укоризною мимоидущим, и безмолвно
предлагавших на продажу что-нибудь такое, чего никто не брал и что никому не было
нужно: искусственные цветы, круглые спиртовые кипятильники для кофе со стеклянной
крышкой и свистком, вечерние туалеты из черного газа, мундиры упраздненных ведомств.
Публика попроще торговала вещами более насущными: колючими, быстро
черствевшими горбушками черного пайкового хлеба, грязными, подмокшими огрызками
сахара и перерезанными пополам через всю обертку пакетиками махорки в пол-осьмушки.
И по всему рынку шел в оборот какой-то неведомый хлам, который рос в цене по мере
того, как обходил все руки.
Извозчик свернул в один из прилегавших к площади переулков.
Сзади садилось солнце и било им в спину. Перед ними громыхал ломовик на
подскакивавшей порожней подводе. Он подымал столбы пыли, горевшей бронзою в лучах
заката.
Наконец им удалось объехать ломового, преграждавшего им дорогу. Они поехали
быстрее. Доктора поразили валявшиеся всюду на мостовых и тротуарах вороха старых газет