Page 96 - Доктор Живаго

«Вот так фунт! — подумал Живаго. — Чудак, по-видимому, привык разговаривать
только при полном освещении. И как он чисто все сейчас произнес, без своих не
правильностей! Уму непостижимо!»

15

Доктор чувствовал себя разбитым событиями прошедшей недели, предотъездными
волнениями, дорожными сборами и утренней посадкой на поезд. Он думал, что уснет, чуть
растянется на удобном месте. Но не тут-то было. Чрезмерное переутомление нагнало на него
бессонницу. Он заснул только на рассвете.
Как ни хаотичен был вихрь мыслей, роившихся в его голове в течение этих долгих
часов, их, собственно говоря, было два круга, два неотвязных клубка, которые то
сматывались, то разматывались.
Один круг составляли мысли о Тоне, доме и прежней налаженной жизни, в которой все
до мельчайших подробностей было овеяно поэзией и проникнуто сердечностью и чистотою.
Доктор тревожился за эту жизнь и желал ей целости и сохранности и, летя в ночном
скором поезде, нетерпеливо рвался к этой жизни обратно, после более чем двухлетней
разлуки.
Верность революции и восхищение ею были тоже в этом круге.
Это была революция в том смысле, в каком принимали её средние классы, и в том
понимании, какое придавала ей учащаяся молодежь девятьсот пятого года, поклонявшаяся
Блоку.
В этот круг, родной и привычный, входили также те признаки нового, те обещания и
предвестия, которые показались на горизонте перед войной, между двенадцатым и
четырнадцатым годами, в русской мысли, русском искусстве и русской судьбе, судьбе
общероссийской и его собственной, Живаговской.
После войны хотелось обратно к этим веяниям, для их возобновления и продолжения,
как тянуло из отлучки назад домой.
Новое было также предметом мыслей второго круга, но насколько другое, насколько
отличное новое! Это было не свое, привычное, старым подготовленное новое, а
непроизвольное, неотменимое, реальностью предписанное новое, внезапное, как потрясение.
Таким новым была война, её кровь и ужасы, её бездомность и одичание. Таким новым
были её испытания и житейская мудрость, которой война учила. Таким новым были
захолустные города, куда война заносила, и люди, с которыми она сталкивала. Таким новым
была революция, не по-университетски идеализированная под девятьсот пятый год, а эта,
нынешняя, из войны родившаяся, кровавая, ни с чем не считающаяся солдатская революция,
направляемая знатоками этой стихии, большевиками.
Таким новым была сестра Антипова, войной заброшенная Бог знает куда, с совершенно
ему неведомой жизнью, никого ни в чем не укоряющая и почти жалующаяся своей
безгласностью, загадочно немногословная и такая сильная своим молчанием. Таким новым
было честное старание Юрия Адреевича изо всех сил не любить ее, так же как всю жизнь он
старался относиться с любовью ко всем людям, не говоря уже о семье и близких.
Поезд несся на всех парах. Встречный ветер через опущенное окно трепал и пылил
волосы Юрия Андреевича. На ночных остановках творилось то же самое, что на дневных,
бушевала толпа и шелестели липы.
Иногда из глубины ночи к станциям со стуком подкатывали телеги и таратайки. Голоса
и гром колес смешивались с шумом деревьев.
В эти минуты казалось понятным, что заставляло шелестеть и клониться друг к другу
эти ночные тени, и что они шепчут друг другу, еле ворочая сонными отяжелевшими
листьями, как заплетающимися шепелявыми языками. Это было то же самое, о чем думал,
ворочаясь у себя на верхней полке, Юрий Адреевич, весть об охваченной все ширящимися
волнениями России, весть о революции, весть о её роковом и трудном часе, о её вероятном