Page 294 - Доктор Живаго

лицо её знали. Показали ему на меня. Говорят, — подружка. Велел вызвать. Ну вызвали,
привели. Совсем не страшный. Ничего особенного, как все. Косоглазый, черный. Ну, я что
знала, выложила. Выслушал, говорит, спасибо. А сама ты, говорит, откуда и каковская? Я,
естественное дело, туда-сюда, отнекиваться. Чем похвалиться? Беспризорная. И вообще.
Сами знаете. Исправдомы, бродяжество. А он ни в какую, валяй, говорит, без стеснения,
какой тут стыд. Ну, я по робости сперва слово-два, дальше больше, кивает он, я осмелела. А
мне есть что порассказать. Кабы вы услышали, не поверили, сказали бы, — выдумывает. Ну,
то же вот и он. Как я кончила, он встал, по избе шагает из угла в угол. Скажи, говорит, на
милость, какие чудеса. Ну вот что, говорит. Теперь мне некогда. А я тебя найду, не
беспокойся, найду и еще раз позову. Просто не думал я, что услышу. Я тебя, говорит, так не
оставлю. Тут еще надо будет кое-что выяснить, разные подробности. А то, говорит, чего
доброго, я еще в дядья тебе запишусь, произведу тебя в генеральские племянницы. И в
обучение отдам в вуз, в какое захочешь. Ей Богу, правда. Такие веселые насмешники.
В это время на поляну въехала длинная порожняя подвода с высокими боками, на каких
в Польше и Западной России возят снопы. Парою лошадей в дышельной упряжке правил
военнослужащий, по старинной терминологии фурлейт, солдат конного обоза. Он въехал на
поляну, соскочил с передка и стал выпрягать лошадей. Все, кроме Татьяны и нескольких
солдат, обступили возницу, упрашивая его не распрягать, и повезти их, куда они укажут,
конечно, за деньги. Солдат отказывался, потому что не имел права распоряжаться лошадьми
и подводой и должен был повиноваться полученным нарядам. Он куда-то увел
распряженных лошадей и больше не появлялся. Все сидевшие на земле поднялись и
пересели на оставшуюся на поляне пустую подводу. Рассказы Татьяны, прерванные
появлением телеги и переговорами с возницею, возобновились.
— Что ты рассказала генералу, — спросил Гордон. — Если можешь, повтори нам.
— Что же, можно.
И она рассказала им свою страшную историю.

4

— А мне правда есть что порассказать. Будто не из простых я, сказывали. Чужие ли
мне это сказали, сама ли я это в сердце сберегла, только слышала я, будто маменька моя,
Раиса Комарова, женой были скрывающегося министра русского в Беломонголии, товарища
Комарова. Не отец, не родной мне был, надо полагать, этот самый Комаров. Ну, конечно, я
девушка неученая, без папи, без мами росла сиротой. Вам, может быть, смешно, что я
говорю, ну только говорю я, что знаю, надо войти в мое положение.
Да. Так значит было все это, про что я вам дальше расскажу, это было за Крушинцами,
на другом конце Сибири, по ту сторону казатчины, поближе к Китайской границе. Когда
стали мы, то есть, наши красные, к ихнему главному городу белому подходить, этот самый
Комаров министр посадил маменьку со всей ихнею семьей в особенный поезд литерный и
приказали увезть, ведь маменька были пуганые и без них не смели шагу ступить.
А про меня он даже не знал, Комаров. Не знал, что я такая есть на свете. Маменька
меня в долгой отлучке произвели и смертью обмирали, как бы кто об том ему не
проболтался. Он ужасть как того не любил, чтобы дети, и кричал и топал ногами, что это
одна грязь в доме и беспокойство. Я, кричал, этого терпеть не могу.
Ну вот, стало быть, как стали подходить красные, послали маменька за сторожихой
Марфой на разъезд Нагорную, это от того города в трех перегонах. Я сейчас объясню.
Сперва станция Низовая, потом разъезд Нагорная, потом Самсоновский перевал. Я теперь
так понимаю откуда маменька знали сторожиху? Думается торговала сторожиха Марфа в
городе зеленью, возила молоко. Да.
И вот я скажу. Видно я тут чего-то не знаю. Думается маменьку обманули, не то
сказали. Расписали Бог знает что, мол, на время, на два дни, пока суматоха уляжется. А не то
чтобы в чужие руки навсегда. Навсегда в воспитание. Не могла бы так маменька отдать