Page 33 - Доктор Живаго

смотрят часами без отрыва. Шапка её волос, в беспорядке разметанная по подушке дымом
своей красоты ела Комаровскому глаза и проникала в душу.
Его воскресная прогулка не удалась. Комаровский сделал с Джеком несколько шагов
по тротуару и остановился. Ему представились Кузнецкий, шутки Сатаниди, встречный
поток знакомых. Нет, это выше его сил! Как это все опротивело!
Комаровский повернул назад. Собака удивилась, остановила на нем неодобрительный
взгляд с земли и неохотно поплелась сзади.
— Что за наваждение! — думал он. — Что все это значит?
Что это — проснувшаяся совесть, чувство жалости или раскаяния? Или это —
беспокойство? Нет, он знает, что она дома у себя и в безопасности. Так что же она не идет из
головы у него!
Комаровский вошел в подъезд, дошел по лестнице до площадки и обогнул ее. На ней
было венецианское окно с орнаментальными гербами по углам стекла. Цветные зайчики
падали с него на пол и подоконник. На половине второго марша Комаровский остановился.
Не поддаваться этой мытарящей, сосущей тоске! Он не мальчик, он должен понимать,
что с ним будет, если из средства развлечения эта девочка, дочь его покойного друга, этот
ребенок, станет предметом его помешательства. Опомниться! Быть верным себе, не изменять
своим привычкам. А то все полетит прахом.
Комаровский до боли сжал рукой широкие перила, закрыл на минуту глаза и,
решительно повернув назад, стал спускаться. На площадке с зайчиками он перехватил
обожающий взгляд бульдога.
Джек смотрел на него снизу, подняв голову, как старый, слюнявый карлик с отвислыми
щеками.
Собака не любила девушки, рвала ей чулки, рычала на нее и скалилась. Она ревновала
хозяина к Ларе, словно боясь, как бы он не заразился от нее чем-нибудь человеческим.
— Ах, так вот оно что! Ты решил, что все будет по-прежнему — Сатаниди, подлости,
анекдоты? Так вот тебе за это, вот тебе, вот тебе, вот тебе!
Он стал избивать бульдога тростью и ногами. Джек вырвался, воя и взвизгивая, и с
трясущимся задом заковылял вверх по лестнице скрестись в дверь и жаловаться Эмме
Эрнестовне.
Проходили дни и недели.

14

О какой это был заколдованный круг! Если бы вторжение Комаровского в Ларину
жизнь возбуждало только её отвращение, Лара взбунтовалась бы и вырвалась. Но дело было
не так просто.
Девочке льстило, что годящийся ей в отцы красивый, седеющий мужчина, которому
аплодируют в собраниях и о котором пишут в газетах, тратит деньги и время на нее, зовет
божеством, возит в театры и на концерты и, что называется, «умственно развивает» ее.
И ведь она была еще невзрослою гимназисткой в коричневом платье, тайной
участницей невинных школьных заговоров и проказ. Ловеласничанье Комаровского
где-нибудь в карете под носом у кучера или в укромной аванложе на глазах у целого театра
пленяло её неразоблаченной дерзостью и побуждало просыпавшегося в ней бесенка к
подражанию.
Но этот озорной школьнический задор быстро проходил. Ноющая надломленность и
ужас перед собой надолго укоренялись в ней. И все время хотелось спать. От недоспанных
ночей, от слез и вечной головной боли, от заучивания уроков и общей физической усталости.

15

Он был её проклятием, она его ненавидела. Каждый день она перебирала эти мысли