Page 46 - Доктор Живаго

Тоня, еще раз. Нет, ничего. Мне показалось, что мысок немного морщит. Знаете, зачем я вас
звала? Но сначала несколько слов о тебе, Юра.
— Я знаю, Анна Ивановна. Я сам велел показать вам это письмо. Вы, как Николай
Николаевич, считаете, что мне не надо было отказываться. Минуту терпения. Вам вредно
разговаривать.
Сейчас я вам все объясню. Хоть ведь и вам все это хорошо известно.
Итак, во-первых. Есть дело о Живаговском наследстве для прокормления адвокатов и
взимания судебных издержек, но никакого наследства в действительности не существует,
одни долги и путаница, да еще грязь, которая при этом всплывает.
Если бы что-нибудь можно было обратить в деньги, неужто же я подарил бы их суду и
ими не воспользовался? Но в том-то и дело, что тяжба — дутая, и чем во всем этом копаться,
лучше было отступиться от своих прав на несуществующее имущество и уступить его
нескольким подставным соперникам и завистливым самозванцам. О посягательствах некоей
Madame Alice, проживающей с детьми под фамилией Живаго в Париже, я слышал давно. Но
прибавились новые притязания, и не знаю, как вы, но мне все это открыли совсем недавно.
Оказывается, еще при жизни мамы отец увлекался одной мечтательницей и
сумасбродкой, княгиней Столбуновой-Энрици. У этой особы от отца есть мальчик, ему
теперь десять лет, его зовут Евграф.
Княгиня — затворница. Она безвыездно живет с сыном в своем особняке на окраине
Омска на неизвестные средства. Мне показывали фотографию особняка. Красивый
пятиоконный дом с цельными окнами и лепными медальонами по карнизу. И вот все
последнее время у меня такое чувство, будто своими пятью окнами этот дом недобрым
взглядом смотрит на меня через тысячи верст, отделяющие Европейскую Россию от Сибири,
и рано или поздно меня сглазит. Так на что мне это все: выдуманные капиталы, искусственно
созданные соперники, их недоброжелательство и зависть? И адвокаты.
— И все-таки не надо было отказываться, — возразила Анна Ивановна. — Знаете,
зачем я вас звала, — снова повторила она и тут же продолжала:
— Я вспомнила его имя. Помните, я вчера про лесника рассказывала? Его звали Вакх.
Не правда ли, бесподобно? Черное лесное страшилище, до бровей заросшее бородой, и —
Вакх! Он был с изуродованным лицом, его медведь драл, но он отбился. И там все такие. С
такими именами. Односложными. Чтобы было звучно и выпукло. Вакх. Или Лупп. Или,
предположим, Фавст. Слушайте, слушайте. Бывало, доложат что-нибудь такое. Авкт или там
Фрол какой-нибудь, как залп из обоих дедушкиных охотничьих стволов, и мы гурьбой
моментально шмыг из детской на кухню. А там, можете себе представить, лесовик-угольщик
с живым медвежонком или обходчик с дальнего кордона с пробой ископаемого. И дедушка
всем по записочке. В контору. Кому денег, кому крупы, кому оружейных припасов. И лес
перед окнами. А снегу, снегу! Выше дома! — Анна Ивановна закашлялась.
— Перестань, мама, тебе вредно так, — предостерегла Тоня.
Юра поддержал ее.
— Ничего. Ерунда. Да, кстати. Егоровна насплетничала, будто бы вы сомневаетесь,
ехать ли вам послезавтра на елку.
Чтобы я больше этих глупостей не слышала! Как вам не стыдно. И какой ты, Юра,
после этого врач? Итак, решено. Вы едете без разговоров. Но вернемся к Вакху. Этот Вакх
был в молодости кузнецом. Ему в драке отбили внутренности. Он сделал себе другие, из
железа. Какой ты чудак, Юра. Неужели я не понимаю? Понятно, не буквально. Но так народ
говорил.
Анна Ивановна снова закашлялась, на этот раз гораздо дольше. Приступ не проходил.
Она все не могла продышаться.
Юра и Тоня подбежали к ней в одну и ту же минуту. Они стали плечом к плечу у её
постели. Продолжая кашлять, Анна Ивановна схватила их соприкоснувшиеся руки в свои и
некоторое время продержала соединенными. Потом, овладев голосом и дыханием, сказала:
— Если я умру, не расставайтесь. Вы созданы друг для друга. Поженитесь. Вот я и