Page 43 - Доктор Живаго

Ивановна путала смежные понятия.
С этого падения началось предрасположение Анны Ивановны к легочным
заболеваниям.

2

Весь ноябрь одиннадцатого года Анна Ивановна пролежала в постели. У нее было
воспаление легких.
Юра, Миша Гордон и Тоня весной следующего года должны были окончить
университет и Высшие женские курсы. Юра кончал медиком, Тоня — юристкой, а Миша —
филологом по философскому отделению.
В Юриной душе все было сдвинуто и перепутано, и все резко самобытно — взгляды,
навыки и предрасположения. Он был беспримерно впечатлителен, новизна его восприятий
не поддавалась описанию.
Но как ни велика была его тяга к искусству и истории, Юра не затруднялся выбором
поприща. Он считал, что искусство не годится в призвание в том же самом смысле, как не
может быть профессией прирожденная веселость или склонность к меланхолии.
Он интересовался физикой, естествознанием и находил, что в практической жизни надо
заниматься чем-нибудь общеполезным.
Вот он и пошел по медицине.
Будучи четыре года тому назад на первом курсе, он целый семестр занимался в
университетском подземелье анатомией на трупах. Он по загибающейся лестнице спускался
в подвал. В глубине анатомического театра группами и порознь толпились взлохмаченные
студенты. Одни зубрили, обложившись костями и перелистывая трепаные, истлевшие
учебники, другие молча анатомировали по углам, третьи балагурили, отпускали шутки и
гонялись за крысами, в большом количестве бегавшими по каменному полу мертвецкой. В её
полутьме светились, как фосфор, бросающиеся в глаза голизною трупы неизвестных,
молодые самоубийцы с неустановленной личностью, хорошо сохранившиеся и еще не
тронувшиеся утопленницы. Впрыснутые в них соли глинозема молодили их, придавая им
обманчивую округлость. Мертвецов вскрывали, разнимали и препарировали, и красота
человеческого тела оставалась верной себе при любом, сколь угодно мелком делении, так
что удивление перед какой-нибудь целиком грубо брошенной на оцинкованный стол
русалкою не проходило, когда переносилось с нее к её отнятой руке или отсеченной кисти. В
подвале пахло формалином и карболкой, и присутствие тайны чувствовалось во всем,
начиная с неизвестной судьбы всех этих простертых тел и кончая самой тайной жизни и
смерти, располагавшейся здесь в подвале как у себя дома или как на своей штаб-квартире.
Голос этой тайны, заглушая все остальное, преследовал Юру, мешая ему при
анатомировании. Но точно так же мешало ему многое в жизни. Он к этому привык, и
отвлекающая помеха не беспокоила его.
Юра хорошо думал и очень хорошо писал. Он еще с гимназических лет мечтал о прозе,
о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое
ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был еще
слишком молод, и вот он отделывался вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец
всю жизнь этюды к большой задуманной картине.
Этим стихам Юра прощал грех их возникновения за их энергию и оригинальность. Эти
два качества, энергии и оригинальности, Юра считал представителями реальности в
искусствах, во всем остальном беспредметных, праздных и ненужных.
Юра понимал, насколько он обязан дяде общими свойствами своего характера.
Николай Николаевич жил в Лозанне. В книгах, выпущенных им там по-русски и в
переводах, он развивал свою давнишнюю мысль об истории как о второй вселенной,
воздвигаемой человечеством в ответ на явление смерти с помощью явлений времени и
памяти.