Page 142 - Донские рассказы

Шибалково семя
– Образованная ты женщина, очки носишь, а того не возьмешь в понятие… Куда я с ним
денусь?..
Отряд наш стоит верстов сорок отсель, шел я пеши и его на руках нес. Видишь, кожа на
ногах порепалась? Как ты есть заведывающая этого детского дома, то прими дитя!
Местов, говоришь, нету? А мне куда его? В достаточности я с ним страданьев перенес.
Горюшка хлебнул выше горла… Ну да, мой это сынишка, мое семя… Ему другой год, а
матери не имеет. С маманькой его вовсе особенная история была. Что ж, я могу и
рассказать. Позапрошлый год находился я в сотне особого назначения. В ту пору гоняли
мы по верховым станицам Дона за бандой Игнатьева. Я в аккурат пулеметчиком был.
Выступаем как-то из хутора, степь голая кругом, как плешина, и жарынь неподобная.
Бугор перевалили, под гору в лесок зачали спущаться, я на тачанке передом. Глядь, а на
пригорке в близости навроде как баба лежит. Тронул я коней, к ней правлюсь.
Обыкновенно – баба, а лежит кверху мордой, и подол юбки выше головы задратый. Слез,
вижу – живая, двошит… Воткнул ей в зубы шашку, разжал, воды из фляги плеснул, баба
оживела навовсе. Тут подскакали казаки из сотни, допрашиваются у нее:
– Что ты собою за человек и почему в бессовестной видимости лежишь вблизу шляха?

Она как заголосит по-мертвому – насилу дознались, что банда из-под Астрахани взяла ее
в подводы, а тут снасильничали и, как водится, кинули посередь путя… Говорю я
станишникам:

– Братцы, дозвольте мне ее на тачанку взять, как она пострадавши от банды.

Тут зашумела вся сотня:
– Бери ее, Шибалок, на тачанку! Бабы, они живущи, стервы, нехай трошки подправится,
а там видно будет!

Что ж ты думаешь? Хоть и не обожаю я нюхать бабьи подолы, а жалость к ней поимел и
взял ее, на свой грех. Пожила, освоилась – то лохуны казакам выстирает, глядишь, латку
на шаровары кому посодит, по бабьей части за сотней надглядала. А нам уж как будто и
страмотно бабу при сотне содержать. Сотенный матюкается:
– За хвост ее, курву, да под ветер спиной!

А я жалкую по ней до высшего и до большего степени. Зачал ей говорить:

– Метись отсель, Дарья, подобру-поздорову, а то присватается к тебе дурная пуля, посля
плакаться будешь…
Она в слезы, в крик ударилась:

́
– Расстрельте меня на месте, любезные казачки, а не пойду от вас!
Вскорости убили у меня кучера, она и задает мне такую заковырину:

– Возьми меня в кучера? Я, дескать, с коньми могу не хуже иного-прочего обходиться…

Даю ей вожжи.
– Ежели, – говорю, – в бою не вспопашишься в два счета тачанку задом обернуть –
ложись посередь шляха и помирай, все одно запорю!

Всем служивым казакам на диво кучеровала. Даром что бабьего пола, а по конскому
делу разбиралась хлеще иного казака. Бывало, на позиции так тачанку крутнет, ажник
кони в дыбки становятся. Дальше – больше… Начали мы с ней путаться. Ну, как
полагается, забрюхатила она. Мало ли от нашего брата бабья страдает. Этак месяцев
восемь гоняли мы за бандой. Казаки в сотне ржут:

– Мотри, Шибалок, кучер твой с харча казенного какой гладкий стал, на козлах не
умещается!