Page 214 - Донские рассказы

Дед опять пошепчет, пошепчет и поклон стукает. Мишка себе в стену бухает.
Рассердился дед, повернулся к Мишке:

– Я тебе, окаянный, прости, господи!.. Постучи у меня, я те стукну!
Быть бы драке, но в горницу вошел отец.

– Ты зачем же, Минька, тут лег? – спрашивает.
– Я с маманькой сплю.

Отец сел на кровать и молча начал крутить усы. Потом, подумав, сказал:
– А я тебе в горнице с дедом постелил…

– Я с дедом не ляжу!..
– Это почему ж?

– У него от усов табаком дюже воняет!

Отец опять покрутил усы и вздохнул:
– Нет, сынок, ты уж ложись с дедом…
Мишка натянул на голову одеяло и, выглядывая одним глазом, обиженно сказал:

– Вчерась ты, батянька, лег на моем месте и нынче… Ложись ты с дедом!

Сел на кровати и, обхватив руками отцову голову, прошептал:
– Ты ложись с дедом, а то маманька с тобой, должно быть, не будет спать! От тебя тоже
табаком воняет!

– Ну, ладно, ляжу с дедом, а про войну рассказывать не буду. – Отец поднялся и пошел в
кухню.

– Батянька!
– Ну?

– Ложись уж тут… – вздыхая, сказал Мишка и встал. – А про войну расскажешь?
– Расскажу.

Дед лег к стенке, а Мишку положил с краю. Немного погодя пришел отец. Придвинул к
кровати скамейку, сел и закурил вонючую цигарку.

– Видишь, оно какое дело было… Помнишь, за нашим гумном когда-то был посев
лавочника?..

Мишке припомнилось, как раньше бегал он по душистой высокой пшенице. Перелезет
через каменную огорожу гумна и – в хлеба. Пшеница с головой его хоронит, тяжелые
черноусые колосья щекочут лицо. Пахнет пылью, ромашкой и степным ветром.
Маманька говорила, бывало, Мишке:
– Не ходи, Минюшка, далеко в хлеба, а то заблудишься!..

Батянька помолчал и сказал, гладя Мишку по голове:
– А помнишь, как ты со мной ездил за Песчаный курган? Хлеб наш там был…

И опять припомнилось Мишке: за Песчаным курганом вдоль дороги узенькая, кривая
полоска хлеба. Приехал Мишка с отцом туда, а полоса вся скотом потравлена. Лежат
грязными ворохами втолоченные в землю колосья, под ветром качаются пустые стебли.
Помнит Мишка, как батянька, такой большой и сильный, страшно кривил лицо, и по
запыленным щекам его скупо текли слезы. Мишка тоже плакал тогда, глядя на него…