Page 251 - Донские рассказы

щупальцами колючие стебли, по-бабьи кутал курившиеся паром копны. За тремя
тополями, куда зашло на ночь солнце, небо цвело шиповником, и крутые вздыбленные
облака казались увядшими лепестками.
У Васьки семья – мать да сестра. Хата на краю станицы крепко и осанисто вросла в
землю, подворье небольшое. Лошадь с коровой – вот и все имущество. Бедно жил отец
Васьки.
Вот поэтому-то в воскресенье, покрываясь цветной в разводах шалью, сказала мать
Ваське:
– Я, сыночек, не прочь. Нюрка – девка работящая и собой не глупая, только живем мы
бедно, не отдаст ее за тебя отец… Знаешь, какой норов у Осипа?
Васька, надевая сапоги, промолчал, лишь щеки набухли краской. То ли от натуги (сапог
больно тесен), то ли еще от чего.

Мать кончиком шали вытерла сухие, бледные губы, сказала:

– Я схожу, Вася, к Осипу, но ить страма будет, коль с крылечка выставят сваху. Смеяться
по станице будут… – помолчала, не глядя на Ваську, шепнула: – Ну, я пойду.

– Иди, мамаша. – Васька встал и вяло улыбнулся.
Рукавом вытирая лоб, покрывшийся липким и теплым потом, мать Васьки сказала:
– У вас, Осип Максимович, товар, а у нас покупатель есть… Из-за этого и пришла… Как
вы можете рассудить это?
Осип, сидевший на лавке, покрутил бороду и, сдувая с лавки пыль, проговорил:

– Видишь, какое дело, Тимофеевна… Я бы, может, и не прочь… Василий, он – парень для
нашего хозяйства подходящий. А только выдавать мы свою девку не будем… рано ей
невеститься… Ребят-то нарожать – дело немудрое!..
– Тогда уж извиняйте за беспокойствие! – Васькина мать поджала губы и, вставая с
сундука, поклонилась.
– Беспокойствие пустяшное… Что ж спешишь, Тимофеевна? Может, пополудновала бы с
нами?

– Нет уж… домой поспешать надо… Прощайте, Осип Максимович!..
– С богом, проваливай! – вслед хлопнувшей двери, не вставая, буркнул хозяин.

С надворья вошла Нюркина мать. Насыпая на сковородку подсолнечных семечек,
спросила:

– Что приходила-то Тимофеевна?
Осип выругался и сплюнул:

– За свово рябого приходила сватать… Туда же, гнида вонючая, куда и люди!.. Нехай
рубит дерево по себе!.. Тоже свашенька, – и рукой махнул, – горе!..

Кончилась уборка хлебов. Гумна, рыжие и лохматые от скирдов немолоченого жита,
глядели из-за плетней выжидающе. Хозяев ждали с молотьбой, с работой, с зубарями,
орущими возле молотильных машин хрипло и надсадно:

– Давай!.. Давай… Да-ва-а-ай!..

Осень приползла в дождях, в пасмурной мгле.
По утрам степь, как лошадь коростой, покрывалась туманом. Солнце, конфузливо
мелькавшее за тучами, казалось жалким и беспомощным. Лишь леса, не зажженные
жарою, самодовольно шелестели листьями, зелеными и упругими, как весной.