Page 336 - Донские рассказы
P. 336

VIII
                В этот день Федор ходил как во сне. Все валилось у него из рук.

                – Эй ты, раззявин пасынок, куда правишь? Куда правишь, куда правишь!.. – орал, хмуря
                брови, хозяин.

                Федор, встрепенувшись, дергал быков за налыгач и невидящими глазами глядел на ворох
                мякины, который зацепил он задними колесами арбы.

                Обедали на-скорях тут же, на гумне, и снова – сначала будто нехотя, потом все веселей,
                все забористей – начинала постукивать машина, суетливей расхаживал около нее
                лоснящийся от минерального масла машинист, чаще кормил зубарь ненаедную
                молотилку беремками хлеба, и ошалевшие рабочие, чихая от едкой пыли, сменившись,
                жадно, по-собачьи, хлебали из ведер воду и падали где-нибудь под прикладом
                передохнуть. Уже перед вечером Федора позвали во двор.
                – Там тебя какая-то побируха спрашивает, у ворот дожидается! – крикнула на бегу
                хозяйка.

                Размазывая руками грязь на взмокшем от пота лице, Федор выбежал за ворота. Около
                забора стояла мать.

                Дрогнуло и в горячий комочек сжалось у Федора от жалости сердце: за два месяца
                постарела мать лет на десять. Из-под рваного желтого платка выбились седеющие
                волосы, углы губ страдальчески изогнулись вниз, глаза слезились, беспокойно и жалко
                бегали: через плечо у нее висела тощая, излатанная сума, длинный изгрызенный
                собаками костыль держала она, пряча за спину.

                Шагнула к Федору и припала к плечу… Короткое, сухое, похожее на приступ кашля,
                рыдание.

                – Вот как пришлось… свидеться… сынок.
                Костыль мешал ей, положила на землю и вытерла глаза рукавом. Хотела улыбнуться,
                показывая Федору глазами на суму, но вместо улыбки безобразно искривились губы, и
                частые слезы, задерживаясь в ложбинках морщин, покатились на грязные концы платка.
                Стыд, жалость, любовь к матери, спутавшись в клубок, не давали Федору говорить, он
                судорожно раскрывал рот и поводил плечами.
                – Работаешь? – спросила мать, прерывая тягостное молчание.

                – Работаю… – выдавил из себя Федор.
                – Хозяин-то как? Добрый?

                – Пойдем в хату. Вечером поговорим.
                – Как же я, такая-то?.. – Мать испуганно засуетилась.

                – Пойдем, какая есть.
                Хозяйка встретила их у крыльца.

                – Куда ты ее ведешь? Нечего давать, милая! Иди с богом.

                – Это моя мать… – глухо сказал Федор.
                Хозяйка, нагло усмехаясь, оглядела ежившуюся женщину с ног до головы и молча пошла
                в дом.

                – Марья Федоровна, покормите мамашу. С дороги пристала… – заискивающе попросил
                Федор.

                Хозяйка высунула в дверь рассерженное лицо:
   331   332   333   334   335   336   337   338   339   340   341