Page 79 - Донские рассказы

и, как полагается, оторвался я от этого бочонка, пешком пошел ко дну… Спасибо,
товарищ один нырнул и вытащил меня.

– Напрасно сделал. Не надо было вытаскивать! – сожалеюще сказал Лопахин.
– Напрасно не напрасно, а вытащили. Ты бы, конечно, не вытащил, от тебя жди добра!
Только потому я теперь и норовлю подальше от этих подручных средств держаться.
Лучше уж под огнем, да по мосту. Потому и подпирает мне под дыхало, как только
вспомню, сколько я тогда донецкой водички нахлебался… Ведра два выпил за один
прием, насилу опорожнился тогда от этой воды…
– Не скули, Сашка, помолчи хоть немного, как-нибудь на этот раз переправишься, –
обнадежил Лопахин.
– Как же я переправлюсь? – в отчаянии воскликнул Копытовский. – Оглох ты, что ли? Все
время тебе толкую, что плавать вовсе не могу, ну, как я переправлюсь? А тут еще ты этих
чертей, патронов, насовал мне в мешок пуда два, да еще ружье Борзых у меня, да скатка,
да автомат с дисками, да шанцевый инструмент в лице лопатки, да сапоги на мне…
Умеючи плавать и то с таким имуществом надо тонуть, а не умеючи, как я, просто за
милую душу; заброди по колено в воду, ложись и помирай на сухом берегу. Нет, мне
тонуть надо непременно, уж это я знаю! Вот только за каким я чертом патроны и всю
остальную муру несу, мучаюсь напоследок перед смертью – не понимаю! Подойдем к
Дону – брошу все это к черту, сыму штаны и буду утопать голый. Голому все как-то
приятней…
– Замолчи, пожалуйста, не утонешь ты! Навоз не тонет, – яростным шепотом сказал
Лопахин.

Но Копытовский тотчас же отозвался:
– Ясное дело, что навоз не тонет, и ты, Лопахин, переплывешь в первую очередь, а мне –
каюк!.. Как только дойдем до Дона – безопасную бритву подарю тебе на память… Я не
такой перец, как ты, я зла не помню… Брейся моей бритвой на здоровье и вспоминай
геройски утопшего Александра Копытовского.

– Уродится же этакая ягодка на свете! – сквозь зубы пробормотал Лопахин и прибавил
шагу.

Переругиваясь вполголоса, по щиколотку увязая в песке, они спустились с песчаного
холма, увидели в просветах между кустами тускло блеснувшую свинцово-серую полосу
Дона, причаленные к берегу темные плоты и большую группу людей на песчаной косе.
– Дари бритву, Сашка! Слышишь ты, утопленник? – сурово сказал Лопахин.

Но Копытовский счастливо и глупо захохотал.
– Нет, миленький, теперь она мне самому сгодится! Теперь я опять живой! Плот увидал –
и как заново на свет народился!

– Ты, Лопахин? – окликнул их из темноты старшина Поприщенко.

– Я, – нехотя отозвался Лопахин.
Старшина отделился от стоявшей возле плота группы, пошел навстречу, с хрустом дробя
сапогами мелкие речные ракушки. Он подошел к Лопахину в упор, сказал дрогнувшим
голосом:
– Не донесли… умер лейтенант.

Лопахин положил на землю ружье, медленным движением снял каску. Они стояли
молча. Прямо в лицо им дул теплый, дышащий пресной влагой ветер.

Ночью шел дождь, порывами был сырой, пронизывающий ветер, и глухо, протяжно
стонали высокие тополя левобережной, лесистой стороны Дона. Насквозь промокший и
продрогший, Лопахин жался к безмятежно храпевшему Копытовскому, натягивал на
голову тяжелую, пропитанную водой полу шинели, сквозь сон прислушивался к