Page 2 - Господин из Сан-Франциско

шеффль-борд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать –
подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и
спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый;
следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда лонгшезами, на
которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на
пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их,
освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали
трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования,
венец его… И тут господин из Сан-Франциско, потирая от прилива жизненных сил руки,
спешил в свою богатую люкс-кабину – одеваться.
По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке как бы огненными несметными
глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах.
Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над
ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного,
похожего в своем мундире, с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень
редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с
адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих
слышали сирену – ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и
неустанно игравшего в мраморной двусветной зале, устланной бархатными коврами,
празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во
фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых
один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как
какой-нибудь лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из
СанФранциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до
глянца и в меру оживленный, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за
бутылкой янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за
кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с
подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы,
старой слоновой костью – крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена,
женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной
откровенностью – дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными,
с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками
возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда
открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, – в том числе, конечно, и
господин из Сан-Франциско, – задрав ноги, решали на основании последних биржевых
новостей судьбы народов, до малиновой красноты накуривались гаванскими сигарами и
напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими
на облупленные крутые яйца.
Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших
снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, – точно плугом разваливая на
стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами
громады, – в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели
от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным
недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба
парохода, – та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными
зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным
потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно
закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма,
в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах,
то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в какой-то сладостно-бесстыдной печали
молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач,
бритый, длинный, похожий на прелата, в старомодном фраке, был знаменитый испанский