Page 5 - Господин из Сан-Франциско
P. 5

В  день отъезда,  –  очень памятный  для  семьи  из  Сан-Франциско!  –  даже  и  с  утра  не
               было  солнца.  Тяжелый  туман  до  самого  основания  скрывал  Везувий,  низко  серел  над
               свинцовой зыбью моря. Капри совсем не было видно – точно его никогда и не существовало
               на свете. И маленький пароходик, направившийся к нему, так валяло со стороны на сторону,
               что  семья  из  Сан-Франциско  пластом  лежала  на  диванах  в  жалкой  кают-компании  этого
               пароходика,  закутав  ноги  пледами  и  закрыв  от  дурноты  глаза.  Миссис  страдала,  как  она
               думала, больше всех; ее несколько раз одолевало, ей казалось, что она умирает, а горничная,
               прибегавшая к ней с тазиком, – уже многие годы изо дня в день качавшаяся на этих волнах и
               в зной и в стужу и все – таки неутомимая, – только смеялась.
                     Мисс  была  ужасно  бледна  и  держала  в  зубах  ломтик  лимона.  Мистер,  лежавший  на
               спине, в широком пальто и большом картузе, не разжимал челюстей всю дорогу; лицо его
               стало темным, усы белыми, голова тяжко болела: последние дни благодаря дурной погоде он
               пил  по  вечерам  слишком  много  и  слишком  много  любовался  «живыми  картинами»  в
               некоторых притонах. А дождь сек в дребезжащие стекла, на диваны с них текло, ветер с воем
               ломил в мачты и порою, вместе с налетавшей волной, клал пароходик совсем набок, и тогда с
               грохотом катилось что-то внизу. На остановках, в Кастелламаре, в Сорренто, было немного
               легче; но и тут размахивало страшно, берег со всеми своими обрывами, садами, пиниями,
               розовыми и белыми отелями и дымными, курчаво-зелеными горами летел за окном вниз и
               вверх, как на качелях; в стены стукались лодки, третьеклассники азартно орали, где-то, точно
               раздавленный,  давился  криком  ребенок,  сырой  ветер  дул  в  двери,  и,  ни  на  минуту  не
               смолкая, пронзительно вопил с качавшейся барки под флагом гостиницы «Royal» картавый
               мальчишка,  заманивавший путешественников:  «Kgoya-al!  Hotel  Kgoya-аl!..»  И господин  из
               Сан-Франциско, чувствуя себя так, как и подобало ему, – совсем стариком, – уже с тоской и
               злобой думал обо всех этих «Royal», «Splendid», «Excelsior» и об этих жадных, воняющих
               чесноком  людишках,  называемых  итальянцами;  раз  во  время  остановки,  открыв  глаза  и
               приподнявшись  с  дивана,  он  увидел  под  скалистым  отвесом  кучу  таких  жалких,  насквозь
               проплесневевших  каменных  домишек,  налепленных  друг  на  друга  у  самой  воды,  возле
               лодок, возле каких-то тряпок, жестянок и коричневых сетей, что, вспомнив, что это и есть
               подлинная  Италия,  которой  он  приехал  наслаждаться,  почувствовал  отчаяние…  Наконец,
               уже в сумерках, стал надвигаться своей чернотой остров, точно насквозь просверленный у
               подножия  красными  огоньками,  ветер  стал  мягче,  теплей,  благовонней,  по  смиряющимся
               волнам, переливавшимся, как черное масло, потекли золотые удавы от фонарей пристани…
               Потом вдруг загремел и с плеском шлепнулся в воду якорь, наперебой понеслись отовсюду
               яростные крики лодочников – и сразу стало на душе легче, ярче засияла кают  – компания,
               захотелось  есть,  пить,  курить,  двигаться…  Через  десять  минут  семья  из  Сан-Франциско
               сошла  в  большую  барку,  через  пятнадцать  ступила  на  камни  набережной,  а  затем  села  в
               светлый  вагончик  и  с  жужжанием  потянулась  вверх  по  откосу,  среди  кольев  на
               виноградниках, полуразвалившихся каменных оград и мокрых, корявых, прикрытых кое-где
               соломенными  навесами  апельсиновых  деревьев,  с  блеском  оранжевых  плодов  и  толстой
               глянцевитой листвы скользивших вниз, под гору, мимо открытых окон вагончика… Сладко
               пахнет в Италии земля после дождя, и свой, особый запах есть у каждого ее острова!
                     Остров  Капри  был  сыр  и  темен  в  этот  вечер.  Но  тут  он  на  минуту  ожил,  кое-где
               осветился.  На  верху  горы,  на  площадке  фуникулера,  уже  опять  стояла  толпа  тех,  на
               обязанности которых лежало достойно принять господина из Сан-Франциско. Были и другие
               приезжие, но не заслуживающие внимания,  – несколько русских, поселившихся на Капри,
               неряшливых  и  рассеянных,  в  очках,  с  бородами,  с  поднятыми  воротниками  стареньких
               пальтишек,  и  компания  длинноногих,  круглоголовых  немецких  юношей  в  тирольских
               костюмах и с холщовыми сумками за плечами, не нуждающихся ни в чьих услугах, всюду
               чувствующих себя как дома и совсем не щедрых на траты. Господин же из Сан-Франциско,
               спокойно  сторонившийся  и  от  тех  и  от  других,  был  сразу  замечен.  Ему  и  его  дамам
               торопливо  помогли  выйти,  перед  ним  побежали  вперед,  указывая  дорогу,  его  снова
               окружили  мальчишки  и  те  дюжие  каприйские  бабы,  что  носят  на  головах  чемоданы  и
   1   2   3   4   5   6   7   8   9   10