Page 4 - Господин из Сан-Франциско

утром – завтрак в сумрачной столовой, облачное, мало обещающее небо и толпа гидов у
дверей вестибюля; потом первые улыбки теплого розоватого солнца, вид с высоко висящего
балкона на Везувий, до подножия окутанный сияющими утренними парами, на
серебристо-жемчужную рябь залива и тонкий очерк Капри на горизонте, на бегущих внизу,
по липкой набережной, крохотных осликов в двуколках и на отряды мелких солдатиков,
шагающих куда-то с бодрой и вызывающей музыкой; потом – выход к автомобилю и
медленное движение по людным узким и серым коридорам улиц, среди высоких,
многооконных домов, осмотр мертвенно-чистых и ровно, приятно, но скучно, точно снегом,
освещенных музеев или холодных, пахнущих воском церквей, в которых повсюду одно и то
же: величавый вход, закрытый тяжкой кожаной завесой, а внутри – огромная пустота,
молчание, тихие огоньки семисвечника, краснеющие в глубине на престоле, убранном
кружевами, одинокая старуха среди темных деревянных парт, скользкие гробовые плиты под
ногами и чье-нибудь «Снятие со креста», непременно знаменитое; в час-второй завтрак на
горе Сан-Мартино, куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта и где
однажды дочери господина из Сан-Франциско чуть не сделалось дурно: ей показалось, что в
зале сидит принц, хотя она уже знала из газет, что он в Риме; в пять-чай в отеле, в нарядном
салоне, где так тепло от ковров и пылающих каминов; а там снова приготовления к обеду –
снова мощный, властный гул гонга по всем этажам, снова вереницы шуршащих по
лестницам шелками и отражающихся в зеркалах декольтированных дам, снова широко и
гостеприимно открытый чертог столовой, и красные куртки музыкантов на эстраде, и черная
толпа лакеев возле метрдотеля, с необыкновенным мастерством разливающего по тарелкам
густой розовый суп… Обеды опять были так обильны и кушаньями, и винами, и
минеральными водами, и сластями, и фруктами, что к одиннадцати часам вечера по всем
номерам разносили горничные каучуковые пузыри с горячей водой для согревания
желудков.
Однако декабрь выдался в тот год не совсем удачный: портье, когда с ними говорили о
погоде, только виновато поднимали плечи, бормоча, что такого года они и не запомнят, хотя
уже не первый год приходилось им бормотать это и ссылаться на то, что «всюду происходит
что-то ужасное»: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег, Этна тоже вся
занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются… Утреннее
солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь, да все
гуще и холоднее: тогда пальмы у подъезда отеля блестели жестью, город казался особенно
грязным и тесным, музеи чересчур однообразными, сигарные окурки толстяков-извозчиков в
резиновых, крыльями развевающихся по ветру накидках – нестерпимо вонючими,
энергичное хлопанье их бичей над тонкошеими клячами явно фальшивым, обувь синьоров,
разметающих трамвайные рельсы, ужасною, а женщины, шлепающие по грязи, под дождем,
с черными раскрытыми головами, – безобразно коротконогими; про сырость же и вонь
гнилой рыбой от пенящегося у набережной моря и говорить нечего.
Господин и госпожа из Сан-Франциско стали по утрам ссориться; дочь их то ходила
бледная, с головной болью, то оживала, всем восхищалась и была тогда и мила и прекрасна:
прекрасныбыли те нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым
человеком, в котором текла необычная кровь, ибо ведь в конце-то концов, может быть, и не
важно, что именно пробуждает девичью душу – деньги ли, слава ли, знатность ли рода… Все
уверяли, что совсем не то в Сорренто, на Капри – там и теплей, и солнечней, и лимоны
цветут, и нравы честнее, и вино натуральней. И вот семья из Сан-Франциско решила
отправиться со всеми своими сундуками на Капри, с тем, чтобы, осмотрев его, походив по
камням на месте дворцов Тиверия, побывав в сказочных пещерах Лазурного грота и
послушав абруццских волынщиков, целый месяц бродящих перед рождеством по острову и
поющих хвалы деве Марии, поселиться в Сорренто.

3 Прочь! (итал.).