Page 211 - Хождение по мукам. Хмурое утро

20
Кате казалось, что желудок у нее теперь, наверное, не больше маленького кошелечка
для мелочи. Туда помещалась как раз осьмушка хлеба, кусочек вареной воблы и
несколько ложек супа. Беда была с юбками, они сваливались, перешивать было нечем и
некогда. Зато Катины глаза стали вдвое больше, чем прошлой осенью, когда Матрена
нарочно откармливала ее жирными лепешками.
Девочки в школе, умильно морща голодные рты, иногда говорили ей:

«Тетя Катя, какая вы хорошенькая…»
Это Кате доставляло удовольствие, потому что вся жизнь была в будущем. Единственная
память – изумрудное колечко, зелененький огонек, подарок Вадима, затерялось еще в
селе Владимирском. Дорогие тени, населявшие этот ветхий дом в Староконюшенном, ей
больше не вспоминались. А будущее, куда устремлены все надежды, все помыслы людей,
измученных голодом, стужей, разорением, войной, – представлялось Кате широкой
дорогой, сверкающей, как стекло под солнцем, среди зеленых лугов и дымных озер с
томящимися кущами деревьев, – дорога уводила к очертаниям голубоватого города,
сложного, пышного, прекрасного, где все найдут счастье.

Однажды Катя рассказала об этом на уроке. Дети слушали затихнув. Сентиментальным
девочкам особенно понравилось, что дорога в будущее вьется мимо зеленых лугов, где
можно побегать за бабочками и собрать букетики крошечных цветов – в виде звездочек.
Мальчики нашли рассказ неудовлетворительным: Катя ничего не сказала о поездах,
мчащихся повсюду по этим лугам, мимо семафоров, через решетчатые мосты и туннели,
не упомянула о громадных трубах, из которых весело валит дым. Все согласились на том,
что город будущего – конечно, голубой, с такими домами, за которые задевают облака,
со страшно быстрыми трамваями, с качелями на всех бульварах и лотками, где раздают
булки и колбасу. Катя спросила: «А мороженое?» Но, оказывается, никто из детей
никогда мороженого не пробовал, – может быть, и пробовали, когда были маленькими,
но забыли.

Кате приходилось очень беречь силы. Недавно она несла на двор полное ведро и
почувствовала, что не может его удержать, поставила на пол, – пришлось прислониться
к стене, преодолевая темноту в глазах. К счастью, чтения лекций об искусстве так и не
состоялись: Москва совсем опустела, – можно было пройти от Арбата до Страстной, не
встретив прохожего. Но зато каждый день теперь в «Известиях» печатались победные
военные сводки. Красные армии через разрыв фронта под Касторной широким потоком
вливались на Донбасс, и в тылу у белых полыхали крестьянские восстания. Теперь-то
уже виделся конец войне и бедствиям.

Часов около восьми вечера Катя сидела дома, не зажигая коптилки. Топившаяся пчелка
давала достаточно света через полураскрытую дверцу. Сидя на низенькой скамеечке,
Катя осторожно подкладывала лучинки, они ярко загорались и весело потрескивали,
потому что были из той самой солнечной энергии, про которую Катя рассказывала в
школе.

Катя читала «Преступление и наказание». Боже мой, до чего безысходна была та жизнь!
Положив руку на книгу, Катя смотрела на огонь. До чего страшна ночь, проведенная
Свидригайловым в деревянном трактире, на Большом проспекте. Это был тот самый
ресторан, где Катя всего один, всего один только раз за свою жизнь, была вдвоем с
Бессоновым, и, может быть, в той самой комнате, где Свидригайлов оттягивал время, час
за часом, уже зная, что не преодолеет ужаса и отвращения к жизни.
Это проклятие разбито, сожжено, развеяно. И можно – вот так сидеть, спокойно читать о
прошлом, подкладывать лучинки и верить в счастье.

По коридору вразнобой затопали шаги, – должно быть, опять к Маслову пришли
совещаться: за последнее время к нему постоянно в сумерки приходили какие-то люди, и
злые голоса их слышались даже в Катиной комнате. Когда бы ни кончалось совещание,
Маслов, проводив до кухни людей, осторожно стучался к Кате:

«Неужели спать легли? Стыдно, стыдно рано заваливаться… А еще современная