Page 106 - Мастер и Маргарита

Этот, казалось бы, простенький вопрос почему-то расстроил сидящего, так что он даже
изменился в лице. Кося в тревоге глазами, он пробормотал невнятно, что председателя нету.
— Он на квартире у себя? — спросил Поплавский, — у меня срочнейшее дело.
Сидящий ответил опять-таки очень несвязно. Но все-таки можно было догадаться, что
председателя на квартире нету.
— А когда он будет?
Сидящий ничего не ответил на это и с какою-то тоской поглядел в окно.
«Ага!» — сказал сам себе умный Поплавский и осведомился о секретаре.
Странный человек за столом даже побагровел от напряжения и сказал невнятно
опять-таки, что секретаря тоже нету… когда он придет, неизвестно и… что секретарь
болен…
«Ага!..» — сказал себе Поплавский, — но кто-нибудь же есть в правлении?
— Я, — слабым голосом отозвался человек.
— Видите ли, — внушительно заговорил Поплавский, — я являюсь единственным
наследником покойного Берлиоза, моего племянника, погибшего, как известно, на
Патриарших, и я обязан, согласно закону, принять наследство, заключающееся в нашей
квартире номер пятьдесят…
— Не в курсе я, товарищ, — тоскливо перебил человек.
— Но, позвольте, — звучным голосом сказал Поплавский, — вы член правления и
обязаны…
И тут в комнату вошел какой-то гражданин. При виде вошедшего сидящий за столом
побледнел.
— Член правления Пятнажко? — спросил у сидящего вошедший.
— Я, — чуть слышно ответил тот.
Вошедший что-то прошептал сидящему, и тот, совершенно расстроенный, поднялся со
стула, и через несколько секунд Поплавский остался один в пустой комнате правления.
«Эх, какое осложнение! И нужно ж было, чтоб их всех сразу…» — с досадой думал
Поплавский, пересекая асфальтовый двор и спеша в квартиру № 50.
Лишь только экономист-плановик позвонил, дверь открыли, и Максимилиан
Андреевич вошел в полутемную переднюю. Удивило его несколько то обстоятельство, что
непонятно было, кто ему открыл: в передней никого не было, кроме громаднейшего черного
кота, сидящего на стуле.
Максимилиан Андреевич покашлял, потопал ногами, и когда дверь кабинета
открылась, и в переднюю вышел Коровьев, Максимилиан Андреевич поклонился ему
вежливо, но с достоинством, и сказал:
— Моя фамилия Поплавский. Я являюсь дядей…
Не успел он договорить, как Коровьев выхватил из кармана грязный платок, уткнулся в
него носом и заплакал.
— … покойного Берлиоза…
— Как же, как же, — перебил Коровьев, отнимая платок от лица. — Я как только
глянул на вас, догадался, что это вы! — тут он затрясся от слез и начал вскрикивать: —
Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?
— Трамваем задавило? — шепотом спросил Поплавский.
— Начисто, — крикнул Коровьев, и слезы побежали у него из-под пенсне потоками, —
начисто! Я был свидетелем. Верите — раз! Голова — прочь! Правая нога — хрусть,
пополам! Левая — хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят! — и, будучи, видимо,
не в силах сдержать себя, Коровьев клюнул носом в стену рядом с зеркалом и стал
содрогаться в рыданиях.
Дядя Берлиоза был искренне поражен поведением неизвестного. «Вот, говорят, не
бывает в наш век сердечных людей!» — подумал он, чувствуя, что у него самого начинают
чесаться глаза. Однако в то же время неприятное облачко набежало на его душу, и тут же
мелькнула змейкой мысль о том, что не прописался ли этот сердечный человек уже в