Page 188 - Мастер и Маргарита

в клетчатом костюме и с ним черный крупный кот.
Ловко извиваясь среди прохожих, гражданин открыл наружную дверь магазина. Но тут
маленький, костлявый и крайне недоброжелательный швейцар преградил ему путь и
раздраженно сказал:
— С котами нельзя.
— Я извиняюсь, — задребезжал длинный и приложил узловатую руку к уху, как
тугоухий, — с котами, вы говорите? А где же вы видите кота?
Швейцар выпучил глаза, и было отчего: никакого кота у ног гражданина уже не
оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже высовывался и порывался в магазин толстяк в
рваной кепке, действительно, немного смахивающий рожей на кота. В руках у толстяка
имелся примус.
Эта парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару-мизантропу.
— У нас только на валюту, — прохрипел он, раздраженно глядя из-под лохматых, как
бы молью изъеденных, сивых бровей.
— Дорогой мой, — задребезжал длинный, сверкая глазом из разбитого пенсне, — а
откуда вам известно, что у меня ее нет? Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого,
драгоценнейший страж! Вы можете ошибиться, и притом весьма крупно. Перечтите еще раз
хотя бы историю знаменитого калифа Гарун-аль-Рашида. Но в данном случае, откидывая эту
историю временно в сторону, я хочу сказать вам, что я нажалуюсь на вас заведующему и
порасскажу ему о вас таких вещей, что не пришлось бы вам покинуть ваш пост между
сверкающими зеркальными дверями.
— У меня, может быть, полный примус валюты, — запальчиво встрял в разговор и
котообразный толстяк, так и прущий в магазин. Сзади уже напирала и сердилась публика. С
ненавистью и сомнением глядя на диковинную парочку, швейцар посторонился, и наши
знакомые, Коровьев и Бегемот, очутились в магазине.
Здесь они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голосом, слышным
решительно во всех углах, Коровьев объявил:
— Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин!
Публика от прилавков обернулась и почему-то с изумлением поглядела на
говорившего, хотя хвалить магазин у того были все основания.
Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. За ними
громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу уходили целые штабеля
коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низеньких стульчиках, имея правую
ногу в старой, потрепанной туфле, а левую — в новой сверкающей лодочке, которой они и
топали озабоченно в коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны.
Но, минуя все эти прелести, Коровьев и Бегемот направились прямо к стыку
гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было очень просторно, гражданки в
платочках и беретиках не напирали на прилавки, как в ситцевом отделении.
Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в
новенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих
перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал. Продавец в чистом белом халате
и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим ножом, очень похожим на
нож, украденный Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее
похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру.
— И это отделение великолепно, — торжественно признал Коровьев, — и иностранец
симпатичный, — он благожелательно указал пальцем на сиреневую спину.
— Нет, Фагот, нет, — задумчиво ответил Бегемот, — ты, дружочек, ошибаешься. В
лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему.
Сиреневая спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не мог же иностранец понять
то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник.
— Кароши? — строго спрашивал сиреневый покупатель.
— Мировая, — отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием ножа под шкурой.