Page 213 - Мастер и Маргарита

одному и тому же маршруту, через Спиридоновку, с пустыми и незрячими глазами идет в
Арбатские переулки.
Он проходит мимо нефтелавки, поворачивает там, где висит покосившийся старый
газовый фонарь, и подкрадывается к решетке, за которой он видит пышный, но еще не
одетый сад, а в нем — окрашенный луною с того боку, где выступает фонарь с
трехстворчатым окном, и темный с другого — готический особняк.
Профессор не знает, что влечет его к решетке и кто живет в этом особняке, но знает,
что бороться ему с собою в полнолуние не приходится. Кроме того, он знает, что в саду за
решеткой он неизбежно увидит одно и то же.
Он увидит сидящего на скамеечке пожилого и солидного человека с бородкой, в пенсне
и с чуть-чуть поросячьими чертами лица. Иван Николаевич всегда застает этого обитателя
особняка в одной и той же мечтательной позе, со взором, обращенным к луне. Ивану
Николаевичу известно, что, полюбовавшись луной, сидящий непременно переведет глаза на
окна фонаря и упрется в них, как бы ожидая, что сейчас они распахнутся и появится на
подоконнике что-то необыкновенное.
Все дальнейшее Иван Николаевич знает наизусть. Тут надо непременно поглубже
схорониться за решеткой, ибо вот сейчас сидящий начнет беспокойно вертеть головой,
блуждающими глазами ловить что-то в воздухе, непременно восторженно улыбаться, а затем
он вдруг всплеснет руками в какой-то сладостной тоске, а затем уж и просто и довольно
громко будет бормотать:
— Венера! Венера!.. Эх я, дурак!..
— Боги, боги! — начнет шептать Иван Николаевич, прячась за решеткой и не сводя
разгорающихся глаз с таинственного неизвестного, — вот еще одна жертва луны… Да, это
еще одна жертва, вроде меня.
А сидящий будет продолжать свои речи:
— Эх я, дурак! Зачем, зачем я не улетел с нею? Чего я испугался, старый осел! Бумажку
выправил! Эх, терпи теперь, старый кретин!
Так будет продолжаться до тех пор, пока не стукнет в темной части особняка окно, не
появится в нем что-то беловатое и не раздастся неприятный женский голос:
— Николай Иванович, где вы? Что это за фантазии? Малярию хотите подцепить?
Идите чай пить!
Тут, конечно, сидящий очнется и ответит голосом лживым:
— Воздухом, воздухом хотел подышать, душенька моя! Воздух уж очень хорош!
И тут он поднимется со скамейки, украдкой погрозит кулаком закрывающемуся внизу
окну и поплетется в дом.
— Лжет он, лжет! О, боги, как он лжет! — бормочет, уходя от решетки, Иван
Николаевич, — вовсе не воздух влечет его в сад, он что-то видит в это весеннее полнолуние
на луне и в саду, в высоте. Ах, дорого бы я дал, чтобы проникнуть в его тайну, чтобы знать,
какую такую Венеру он утратил и теперь бесплодно шарит руками в воздухе, ловит ее?
И возвращается домой профессор уже совсем больной. Его жена притворяется, что не
замечает его состояния, и торопит его ложиться спать. Но сама она не ложится и сидит у
лампы с книгой, смотрит горькими глазами на спящего. Она знает, что на рассвете Иван
Николаевич проснется с мучительным криком, начнет плакать и метаться. Поэтому и лежит
перед нею на скатерти под лампой заранее приготовленный шприц в спирту и ампула с
жидкостью густого чайного цвета.
Бедная женщина, связанная с тяжко больным, теперь свободна и без опасений может
заснуть. Иван Николаевич теперь будет спать до утра со счастливым лицом и видеть
неизвестные ей, но какие-то возвышенные и счастливые сны.
Будит ученого и доводит его до жалкого крика в ночь полнолуния одно и то же. Он
видит неестественного безносого палача, который, подпрыгнув и как-то ухнув голосом,
колет копьем в сердце привязанного к столбу и потерявшего разум Гестаса. Но не столько
страшен палач, сколько неестественное освещение во сне, происходящее от какой-то тучи,