Page 211 - Мастер и Маргарита

вышел, но службу в Варьете вынужден был покинуть, и в самое горячее время, когда
публика валом шла за билетами, — память о черной магии и ее разоблачениях оказалась
очень живуча. Бросил Бенгальский Варьете, ибо понимал, что представать ежевечерне перед
двумя тысячами человек, быть неизбежно узнаваемым и бесконечно подвергаться
глумливым вопросам о том, как ему лучше: с головой или без головы? — слишком
мучительно.
Да, кроме того, утратил конферансье значительную дозу своей веселости, которая столь
необходима при его профессии. Осталась у него неприятная, тягостная привычка каждую
весну в полнолуние впадать в тревожное состояние, внезапно хвататься за шею, испуганно
оглядываться и плакать. Припадки эти проходили, но все же при наличности их прежним
делом нельзя было заниматься, и конферансье ушел на покой и начал жить на свои
сбережения, которых, по его скромному подсчету, должно было хватить ему на пятнадцать
лет.
Он ушел и никогда больше не встречался с Варенухой, приобревшим всеобщую
популярность и любовь за свою невероятную, даже среди театральных администраторов,
отзывчивость и вежливость. Контрамарочники, например, его иначе не называли, как
отец-благодетель. В какое бы время кто бы ни позвонил в Варьете, всегда слышался в трубке
мягкий, но грустный голос: «Я вас слушаю», — а на просьбу позвать к телефону Варенуху,
тот же голос поспешно отвечал: «Я к вашим услугам». Но зато и страдал же Иван
Савельевич от своей вежливости!
Степе Лиходееву больше не приходится разговаривать по телефону в Варьете.
Немедленно после выхода из клиники, в которой Степа провел восемь дней, его перебросили
в Ростов, где он получил назначение на должность заведующего большим гастрономическим
магазином. Ходят слухи, что он совершенно перестал пить портвейн и пьет только водку,
настоянную на смородиновых почках, отчего очень поздоровел. Говорят, что стал молчалив
и сторонится женщин.
Удаление Степана Богдановича из Варьете не доставило Римскому той радости, о
которой он так жадно мечтал в продолжение нескольких лет. После клиники и Кисловодска
старенький-престаренький, с трясущейся головой, финдиректор подал заявление об уходе из
Варьете. Интересно, что это заявление привезла в Варьете супруга Римского. Сам Григорий
Данилович не нашел в себе силы даже днем побывать в том здании, где видел он залитое
луной треснувшее стекло в окне и длинную руку, пробирающуюся к нижней задвижке.
Уволившись из Варьете, финдиректор поступил в театр детских кукол в Замоскворечье.
В этом театре ему уже не пришлось сталкиваться по делам акустики с почтеннейшим
Аркадием Аполлоновичем Семплеяровым. Того в два счета перебросили в Брянск и
назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом. Едят теперь Москвичи соленые
рыжики и маринованные белые и не нахвалятся ими и до чрезвычайности радуются этой
переброске. Дело прошлое, и можно сказать, что не клеились у Аркадия Аполлоновича дела
с акустикой, и сколько ни старался он улучшить ее, она какая была, такая и осталась.
К числу лиц, порвавших с театром, помимо Аркадия Аполлоновича, надлежит отнести
и Никанора Ивановича Босого, хоть тот и не был ничем связан с театрами, кроме любви к
даровым билетам. Никанор Иванович не только не ходит ни в какой театр ни за деньги, ни
даром, но даже меняется в лице при всяком театральном разговоре. В не меньшей, а в
большей степени возненавидел он, помимо театра, поэта Пушкина и талантливого артиста
Савву Потаповича Куролесова. Того — до такой степени, что в прошлом году, увидев в
газете окаймленное черным объявление в том, что Савву Потаповича в самый расцвет его
карьеры хватил удар, — Никанор Иванович побагровел до того, что сам чуть не отправился
вслед за Саввой Потаповичем, и взревел: «Так ему и надо!» Более того, в тот же вечер
Никанор Иванович, на которого смерть популярного артиста навеяла массу тягостных
воспоминаний, один, в компании только с полной луной, освещающей Садовую, напился до
ужаса. И с каждой рюмкой удлинялась перед ним проклятая цепь ненавистных фигур, и
были в этой цепи и Дунчиль Сергей Герардович, и красотка Ида Геркуларовна, и тот рыжий