Page 212 - Мастер и Маргарита

владелец бойцовых гусей, и откровенный Канавкин Николай.
Ну, а с теми-то что же случилось? Помилуйте! Ровно ничего с ними не случилось, да и
случиться не может, ибо никогда в действительности не было их, как не было и
симпатичного артиста-конферансье, и самого театра, и старой сквалыги пороховниковой
тетки, гноящей валюту в погребе, и уж, конечно, золотых труб не было и наглых поваров.
Все это только снилось Никанору Ивановичу под влиянием поганца Коровьева.
Единственный живой, влетевший в этот сон, именно и был Савва Потапович — артист, и
ввязался он в это только потому, что врезался в память Никанору Ивановичу благодаря
своим частым выступлениям по радио. Он был, а остальных не было.
Так, может быть, не было и Алоизия Могарыча? О, нет! Этот не только был, но и
сейчас существует, и именно в той должности, от которой отказался Римский, то есть в
должности финдиректора Варьете.
Опомнившись, примерно через сутки после визита к Воланду, в поезде, где-то под
Вяткой, Алоизий убедился в том, что, уехав в помрачении ума зачем-то из Москвы, он забыл
надеть брюки, но зато непонятно для чего украл совсем ненужную ему домовую книгу
застройщика. Уплатив колоссальные деньги проводнику, Алоизий приобрел у него старую и
засаленную пару штанов и из Вятки повернул обратно. Но домика застройщика он, увы, уже
не нашел. Ветхое барахло начисто слизнуло огнем. Но Алоизий был человеком чрезвычайно
предприимчивым, через две недели он уже жил в прекрасной комнате в Брюсовском
переулке, а через несколько месяцев уже сидел в кабинете Римского. И как раньше Римский
страдал из-за Степы, так теперь Варенуха мучился из-за Алоизия. Мечтает теперь Иван
Савельевич только об одном, чтобы этого Алоизия убрали из Варьете куда-нибудь с глаз
долой, потому что, как шепчет иногда Варенуха в интимной компании, «Такой сволочи, как
этот Алоизий, он будто бы никогда не встречал в жизни и что будто бы от этого Алоизия он
ждет всего, чего угодно».
Впрочем, может быть, администратор и пристрастен. Никаких темных дел за Алоизием
не замечено, как и вообще никаких дел, если не считать, конечно, назначения на место
буфетчика Сокова какого-то другого. Андрей же Фокич умер от рака печени в клинике
Первого МГУ месяцев через девять после появления Воланда в Москве…
Да, прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в этой книге
происшествия и угасли в памяти. Но не у всех, но не у всех.
Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, под вечер
появляется под липами на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с лишним.
Рыжеватый, зеленоглазый, скромно одетый человек. Это — сотрудник института истории и
философии, профессор Иван Николаевич Понырев.
Придя под липы, он всегда садится на ту самую скамейку, на которой сидел в тот вечер,
когда давно позабытый всеми Берлиоз в последний раз в своей жизни видел
разваливающуюся на куски луну.
Теперь она, цельная, в начале вечера белая, а затем золотая, с темным
коньком-драконом, плывет над бывшим поэтом, Иваном Николаевичем, и в то же время
стоит на одном месте в своей высоте.
Ивану Николаевичу все известно, он все знает и понимает. Он знает, что в молодости
он стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился. Но знает он
также, что кое с чем он совладать не может. Не может он совладать с этим весенним
полнолунием. Лишь только оно начинает приближаться, лишь только начинает разрастаться
и наливаться золотом светило, которое когда-то висело выше двух пятисвечий, становится
Иван Николаевич беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока созреет
луна. И когда наступает полнолуние, ничто не удержит Ивана Николаевича дома. Под вечер
он выходит и идет на Патриаршие пруды.
Сидя на скамейке, Иван Николаевич уже откровенно разговаривает сам с собой, курит,
щурится то на луну, то на хорошо памятный ему турникет.
Час или два проводит так Иван Николаевич. Затем снимается с места и всегда по