Page 3 - Обелиск

И вот опоздал.
В небольшом придорожном леске с высоко вознесшимися над дорогой шапками сосен
шоссе начинало плавное широкое закругление, за которым показалось наконец и Сельцо.
Когда-то это была помещичья усадьба с пышно разросшимися за много десятков лет
суковатыми кронами старых вязов и лип, скрывавшими в своих недрах старосветский
особняк – школу. Машина неторопливо приближалась к повороту в усадьбу, и это
приближение повой волной печали и горечи охватило меня – я подъезжал. На миг появилось
сомнение: зачем? Зачем я еду сюда, на эти печальные похороны, надо было приехать раньше,
а теперь кому я могу быть тут нужен, да и что тут может понадобиться мне? Но,
по-видимому, рассуждать таким образом уже не имело смысла, машина стала замедлять ход.
Я крикнул парнишке-попутчику, который, судя по его спокойному виду, ехал дальше, чтобы
тот постучал шоферу, а сам по шершавым рулонам толя подобрался к борту, готовясь
спрыгнуть на обочину.
Ну вот и приехал. Машина, сердито стрельнув из выхлопной трубы, покатила дальше, а
я, разминая затекшие ноги, немного прошел по обочине. Знакомая, не раз виденная из окна
автобуса эта развилка встретила меня со сдержанной похоронной печалью. Возле мостика
через канаву торчал столбик со знаком автобусной остановки, за ним был виден знакомый
обелиск с пятью юношескими именами на черной табличке. В сотне шагов от шоссе вдоль
дороги к школе начиналась старая узковатая аллея из широкостволых, развалившихся в
разные стороны вязов. В дальнем конце ее на школьном дворе ждали кого-то «газик» и
черная, видимо райкомовская «Волга», но людей там не было видно. «Наверно, люди теперь
в другом месте», – подумал я. Но я даже толком не знал, где здесь находится кладбище,
чтобы пойти туда, если еще имело какой-то смысл туда идти.
Так, не очень решительно, я вошел в аллею под многоярусные кроны деревьев.
Когда-то, лет пять назад, я уже бывал тут, но тогда этот старый помещичий дом, да и эта
аллея не показались мне такими подчеркнуто молчаливыми: школьный двор тогда полнился
голосами детей – как раз была перемена. Теперь же вокруг стояла недобрая погребальная
тишина – даже не шелестела, затаившись в предвечернем покое, поредевшая желтеющая
листва старых вязов. Укатанная гравийная дорожка вскоре вывела на школьный двор –
впереди высился некогда пышный, в два этажа, но уже обветшалый и запущенный, с
треснувшей по фасаду стеной старосветский дворец: фигурная балюстрада веранды, беленые
колонны по обе стороны парадного входа, высокие венецианские окна. Мне следовало
спросить у кого-нибудь, где хоронят Миклашевича, но спросить было не у кого. Не зная,
куда деваться, я растерянно потоптался возле машин и уже хотел войти в школу, как из той
же парадной аллеи, едва не наехав на меня, выскочил еще один запыленный «газик». Он тут
же лихо затормозил, и из его брезентового нутра вывалился знакомый мне человек в измятой
зеленой «болонье». Это был зоотехник из областного управления сельского хозяйства,
который теперь, как я слышал, работал где-то в районе. Лет пять мы не виделись с ним, да и
вообще наше знакомство было шапочным, но сейчас я искренне обрадовался его появлению.
– Здорово, друг, – приветствовал меня зоотехник с таким оживлением на упитанном
самодовольном лице, словно мы явились сюда на свадьбу, а не на похороны. – Тоже, да?
– Тоже, – сдержанно ответил я.
– Они там, в учительском доме, – сразу приняв мой сдержанный тон, тише сказал
приехавший. – А ну давай пособи.
Ухвативши за угол, он выволок из машины ящик со сверкающими рядами бутылок
«Московской», за которой, видно, и ездил в сельпо или в город. Я подхватил ношу с другой
стороны, и мы, минуя школу, пошли по тропке меж садовых зарослей куда-то в сторону
недалекого флигеля с квартирами учителей.
– Как же это случилось? – спросил я, все еще не в состоянии свыкнуться с этой
смертью.
– А так! Как все случается. Трах, бах – готово. Был человек – и нет.
– Хоть болел перед этим или как?