Page 6 - Обелиск

– Не знаете, кто это?
– Тимофей Титович. Бывший здешний учитель.
– А теперь?
– Теперь на пенсии. В городе живет.
Я внимательно присмотрелся к моему соседу. Нет, в городе я, кажется, его не встречал,
может, он недавно переехал откуда-то. На вид он уже стал безразличен ко всему тут и
отчужденно примолк, уставясь на клетчатый край скатерти.
– Из города? – вдруг спросил он, вероятно, заметив мой к нему интерес.
– Из города.
– Чем приехал?
– Попутной.
– Своей не имеешь?
– Пока нет.
– Ну пейте, поминайте, я поехал.
– А вы чем поедете?
– Чем-нибудь. Не первый раз.
– Тогда и я с вами, – вдруг решил я. Оставаться тут, кажется, не имело смысла.
Сейчас мне трудно объяснить, почему я пошел за этим человеком, почему, с трудом
добравшись до Сельца, так скоро и охотно расставался с усадьбой и школой. Конечно,
прежде всего я опоздал. Того, ради которого я направлялся сюда, уже не было на свете, а
люди за этими столами меня занимали мало. Но и мой новый попутчик в то время совсем не
казался мне ни интересным, ни чем-нибудь привлекательным. Скорее напротив. Я видел
возле себя изрядно подвыпившего, привередливого пенсионера; от его слов о своем
превосходстве над покойным несло обычной стариковской похвальбой, всегда не слишком
приятной. Даже если он и говорил правду.
Тем не менее с неясным еще чувством облегчения я встал из-за стола и вышел из
комнаты. Ткачук был грузноватым, кряжистым человеком, в ботинках и сером поношенном
костюме с двумя орденскими планками на груди. Похоже, что он крепко выпил, хотя в этом
не было ничего удивительного – пережил на похоронах, немного понервничал в споре,
причина которого так и осталась для меня непонятной. Но, видно по всему, он не на шутку
разозлился и теперь шел впереди по тропинке, подчеркивая свое нерасположение к какому
бы то ни было общению.
Так мы молча миновали усадьбу и прошли в аллею. Не доходя до шоссе, пропустили на
нем грузовик, кажется, порожний и шедший в направлении города. Можно было бы
крикнуть и немного пробежать, но мой спутник не прибавил шагу, и я тоже не проявил
особого беспокойства. У столбика со знаком автобусной остановки никого не было, шоссе в
обе стороны лежало пустое, до блеска наглянцованное за день.
Мы дошли до развилки и остановились. Ткачук поглядел в одну сторону дороги, в
другую и сел где стоял, опустив ноги в неглубокую сухую канаву. Разговаривать со мной он
не хотел, это было очевидным, и, чтобы не докучать ему, я отошел в сторонку, не упуская из
виду дорогу. Из-за лесного поворота показалась легковушка, частный «Москвич» с
горбатым, навьюченным багажом верхом, – обдав нас бензинным запахом, он покатил
дальше. В той же стороне шоссе, которая теперь больше всего интересовала нас, было
совершенно пусто. Низко над дорогой заходило за тучку вечернее солнце. Его пологие лучи
слепили глаза, но всматриваться туда, кажется, не имело большого смысла – машин там не
было. Теряя интерес к дороге, я по-над канавой прошел к памятнику.
Это был приземистый бетонный обелиск в оградке из штакетника, просто и без лишней
затейливости сооруженный руками каких-то местных умельцев. Выглядел он более чем
скромно, если не сказать, бедно, теперь даже в селах устанавливают куда более роскошные
памятники. Правда, при всей его незатейливости не было в нем и следа заброшенности или
небрежения: сколько я помню, всегда он был тщательно досмотрен и прибран, с чисто
подметенной и посыпанной свежим песком площадкой, с небольшой, обложенной