Page 39 - Олеся

только тебя, малолетку, все оберегаю… Ну, думаю, пусть уж мне попадет, а за что же
дитю-то неповинную обижать?.. Одно слово – варвары, висельники поганые!
– Да куда же вы поедете? У вас ведь нигде ни родных, ни знакомых нет… Наконец, и
деньги нужны, чтобы на новом месте устроиться.
– Обойдемся как-нибудь, – небрежно проговорила Олеся. – И деньги у бабушки
найдутся, припасла она кое-что.
– Ну уж и деньги тоже! – с неудовольствием возразила старуха, отходя от кровати. –
Копеечки сиротские, слезами облитые…
– Олеся… А я как же? Обо мне ты и думать даже не хочешь! – воскликнул я, чувствуя,
как во мне подымается горький, больной, недобрый упрек против Олеси.
Она привстала и, не стесняясь присутствием бабки, взяла руками мою голову и
несколько раз подряд поцеловала меня в лоб и щеки.
– Об тебе я больше всего думаю, мой родной. Только… видишь ли… не судьба нам
вместе быть… вот что!.. Помнишь, я на тебя карты бросала? Ведь все так и вышло, как они
сказали тогда. Значит, не хочет судьба нашего с тобой счастья… А если бы не это, разве, ты
думаешь, я чего-нибудь испугалась бы?
– Олеся, опять ты про свою судьбу? – воскликнул я нетерпеливо. – Не хочу я в нее
верить… и не буду никогда верить!..
– Ох, нет, нет… не говори этого, – испуганно зашептала Олеся. – Я не за себя, за тебя
боюсь, голубчик. Нет, лучше ты уж об этом и разговора не начинай совсем.
Напрасно я старался разубедить Олесю, напрасно рисовал перед ней картины
безмятежного счастья, которому не помешают ни завистливая судьба, ни грубые, злые люди.
Олеся только целовала мои руки и отрицательно качала головой.
– Нет… нет… нет… я знаю, я вижу, – твердила она настойчиво. – Ничего нам, кроме
горя, не будет… ничего… ничего…
Растерянный, сбитый с толку этим суеверным упорством, я наконец спросил:
– Но ведь, во всяком случае, ты дашь мне знать о дне отъезда?
Олеся задумалась. Вдруг слабая улыбка пробежала по ее губам.
– Я тебе на это скажу маленькую сказочку… Однажды волк бежал по лесу, увидел
зайчика и говорит ему: «Заяц, а заяц, ведь я тебя съем!» Заяц стал проситься: «Помилуй
меня, волк, мне еще жить хочется, у меня дома детки маленькие». Волк не соглашается.
Тогда заяц говорит: «Ну, дай мне хоть три дня еще на свете пожить, а потом и съешь. Все же
мне легче умирать будет». Дал ему волк эти три дня, не ест его, а только все стережет.
Прошел один день, прошел другой, наконец и третий кончается. «Ну, теперь готовься, –
говорит волк, – сейчас я начну тебя есть». Тут мой заяц и заплакал горючими слезами: «Ах,
зачем ты мне, волк, эти три дня подарил! Лучше бы ты сразу меня съел, как только увидел. А
то я все три дня не жил, а только терзался!» Милый мой, ведь зайчик-то этот правду сказал.
Как ты думаешь?
Я молчал, охваченный тоскливым предчувствием близкого одиночества. Олеся вдруг
поднялась и присела на постели. Лицо ее стало сразу серьезным.
– Ваня, послушай… – произнесла она с расстановкой. – Скажи мне: покамест ты был со
мною, был ли ты счастлив? Хорошо ли тебе было?
– Олеся! И ты еще спрашиваешь!
– Подожди… Жалел ли ты, что узнал меня? Думал ли ты о другой женщине, когда
виделся со мною?
– Ни одного мгновения! Не только в твоем присутствии, но даже и оставшись один, я
ни о ком, кроме тебя, не думал.
– Ревновал ли ты меня? Был ли ты когда-нибудь на меня недоволен? Не скучал ли ты со
мною?
– Никогда, Олеся! Никогда!
Она положила обе руки мне на плечи и с невыразимой любовью поглядела в мои глаза.
– Так и знай же, мой дорогой, что никогда ты обо мне не вспомнишь дурно или со