Page 34 - Олеся

Над Почаевым стала.
Ой вышло вийско турецкое,
Як та черная хмара…

Дальше в этой думке рассказывается о том, как турки, не осилив Почаевской лавры
приступом, порешили взять ее хитростью. С этой целью они послали, как будто бы в дар
монастырю, огромную свечу, начиненную порохом. Привезли эту свечу на двенадцати парах
волов, и обрадованные монахи уже хотели возжечь ее перед иконой Почаевской божией
матери, но бог не допустил совершиться злодейскому замыслу.

А приснилося старшему чтецу:
Той свичи не брати.
Вывезти еи в чистое поле,
Сокирами зрубати.

И вот иноки:

Вывезли еи в чистое поле,
Сталы еи рубати,
Кули и патроны на вси стороны
Сталы – геть! – роскидати…

Невыносимо жаркий воздух, казалось, весь был насыщен отвратительным смешанным
запахом перегоревшей водки, лука, овчинных тулупов, крепкой махорки-бакуна и испарений
грязных человеческих тел. Пробираясь осторожно между людьми и с трудом удерживая
мотавшего головой Таранчика, я не мог не заметить, что со всех сторон меня провожали
бесцеремонные, любопытные и враждебные взгляды. Против обыкновения, ни один человек
не снял шапки, но шум как будто бы утих при моем появлении. Вдруг где-то в самой
середине толпы раздался пьяный, хриплый выкрик, который я, однако, ясно не расслышал,
но в ответ на него раздался сдержанный хохот. Какой-то женский голос стал испуганно
урезонивать горлана:
– Тиши ты, дурень… Чего орешь! Услышит…
– А что мне, что услышит? – продолжал задорно мужик. – Что же он мне, начальство,
что ли? Он только в лесу у своей…

Омерзительная, длинная, ужасная фраза повисла в воздухе вместе со взрывом
неистового хохота. Я быстро повернул назад лошадь и судорожно сжал рукоятку нагайки,
охваченный той безумной яростью, которая ничего не видит, ни о чем не думает и ничего не
боится. И вдруг странная, болезненная, тоскливая мысль промелькнула у меня в голове: «Все
это уже происходило когда-то, много, много лет тому назад в моей жизни… Так же горячо
палило солнце… Так же была залита шумящим, возбужденным народом огромная
площадь… Так же обернулся я назад в припадке бешеного гнева… Но где это было? Когда?
Когда?..» Я опустил нагайку и галопом поскакал к дому.
Ярмола, медленно вышедший из кухни, принял у меня лошадь и сказал грубо:
– Там, паныч, у вас в комнате сидит из Мариновской экономии приказчик.
Мне почудилось, что он хочет еще что-то прибавить, очень важное для меня и
неприятное, мне показалось даже, что по лицу его скользнуло беглое выражение злой
насмешки. Я нарочно задержался в дверях и с вызовом оглянулся на Ярмолу. Но он уже, не
глядя на меня, тащил за узду лошадь, которая вытягивала вперед шею и осторожно
переступала ногами.
В моей комнате я застал конторщика соседнего имения – Никиту Назарыча Мищенку.
Он был в сером пиджачке с огромными рыжими клетками, в узких брючках василькового