Page 115 - Пастух и пастушка

притянул бинтами к паху его мошонку. "Чтобы не укатилось чего куда",-
мрачно
пошутил он про себя, взваливая на загорбок податливую, будто
разваренную
тушу солдата.
В траншее наладили носилки из жердей и плащ-палатки. Перед тем как
унести Пафнутьeва из окопа, влили ему в рот глоток водки. Он
поперхнулся,
открыл захлестнутые плывущим жаром глаза, узнал Бориса, Карышева и
Малышева.
- Простите, братцы! - Пафнутьев попробовал перекреститься, по его
отвалило на носилки, и он заплакал, прикрыв лицо рукой. Кадык его,
покрытый
седой реденькой щетиной, ходил челноком.
Карышев и Малышев подняли носилки. Борис проводил их взглядом
до
низинки. Старшина что-то недовольно бубнил, оттирал соломой
гимнастерку и
штаны.
Досадный был кум-пожарник Пафнутьeв, притчеватый, как называли
его
алтайцы, и пострадали за него, притчеватого.
Доставив Пафнутьeва живым до санбата, они, утомленные ношей, уже
вечером, благостно-теплым, неторопливо возвращались на передовую,
подходили

к хутору, утратив осторожность.
Хлестко, но без эха ударил выстрел.
Карышев сделал шаг, второй, все с тем же ощущением в душе благости
деревенского вечера. Не выстрел это, нет, с оттяжкой щелкнул бичом
деревенский пастух, гнавший из-за поскотины, с первой травки
залежавшихся в
зимних парных стайках коров. Ноги солдата уже подламывались в коленях,
но
все еще видел он избы, тополя, резко очерченные в прeдсумeрье,
жиденькую,
еще не наспелую вечерницу-зорьку, слышал запах преющей стерни на
пашне и
накатисто, волною плывущий из лога шорох молодой травы - ремень
траншеи
стеганул его по глазам, все вокруг встало на ребро, опрокинулось на солдата:
дома, деревья, пашня, небо...
- Ку-у-у-ум! - дико закричал Малышев, подхватывая рухнувшего земляка.
- Западите! Западите! - ссаженным голосом кричал, спеша по траншее,
Мохнаков.