Page 116 - Пастух и пастушка

Карышев и Малышев - опытные вояки, поняли его, запали в кочках,
чтобы
снайпер не добил их.
Пуля угодила Карышеву под правый сосок, искорежив угол
гвардейского
значка. Он был еще жив, когда его доставили в хуторскую избу, но нести
себя
в санбат не разрешил.
- Уби-тый я,- проговорил он, прерывисто схлебывая воздух.
Малышев старался подложить под голову и спину Карышева чего-
нибудь
помягче, чтобы тому легче дышать, вытирал ладонью вспыхивающую на
губах
друга красную пену и все насылался:
- Попьешь, может, кум? Может, чего надо? Ты не черни, ты спрашивай...-
Губы Малышева разводило, лицо его было серое, лысина почему-то грязная,
весь
он сузился, исхудал разом, сделалось особенно заметно, какой он пожилой
человек.
Борис махнул рукой, чтобы бойцы уходили из избы. Все понурясь
ушли.
Встав на колени перед Карышевым, взводный поправил солому под ним и
затих,
не зная, что сказать, что сделать. По хате поплыл тонкий, протяжный звук,
будто из телефонного зуммера. Это Малышев зашелся в плаче, из

деликатности
стараясь придавить его в себе.
Карышев отходил. Он прижмурил глаза с уже округлившимися
глазницами и
открыл их, сказав этим лейтенанту "прощай", перевел взгляд на кума.
Борис
понял - ему надо уходить. Взводный распрямился и не услышал под собою
ног.
- Моих-то,- прошептал Карышев.
- Да об чем ты, об чем!.. Не сумневайся ты в смертный час! -
по-деревенски пронзительно запричитал Малышев.- Твоя семья - моя семья...
Да
как же мне жить-то тeперича-а-а! Зачем мне жи-ить-то?..
Борис шагнул в темноту, нащупал перед собой стойку или столб, уперся
лбом в его холодную твердь и, ровно бы грозя кому, повторял: "Так умеют
умирать русские люди! Вот так!.."
В хуторе тихо. За хутором реденько и меланхолично всплывали ракеты,
выхватывая мертвым светом из темноты кипы садов, белые затаившиеся
хатки,
уткнувшиеся в небо утесами придорожные тополя.