Page 3 - Пелагея

тебе уж ничего не говорил? Не звал на чашку чая?
Павел пожал плечами.

— Вишь вот, вишь вот, как время-то бежит. Бывало, какое угощенье у Петра Ивановича
обходилось без нас? А теперь Павел да Пелагея не в силе — не нужны.

— Ладно, — сказал Павел, — у нас у сестры праздник. Была даже — звала.
— Нет уж, не гостья я ноне, — строго поджала губы Пелагея. — Рук-ног не чую — какие
мне гости?
— Да ведь обида ей будет. День ангела у человека… — несмело напомнил Павел.

— А уж как знает. Не подыхать же мне из-за ешного ангела.
Как раз в эту минуту на крыльце зашаркали шаги, и — легка же на помине! — в избу
вошла Анисья.
Анисья была на пять лет старше своего брата, но здоровьем крепкая, чернобровая, зубы
белые, как репа, и все целехоньхи — не скажешь, что ей за пятьдесят.

Замуж Анисья выходила три раза. Первого мужа, от которого у нее был ребенок,
умерший еще до года, убили на войне. Со вторым мужем ей пришлось расстаться в сорок
шестом году, когда она попала в заключение (сноп жита унесла с поля). А третий муж —
из вербованных, приехавший на лесозаготовки с Рязанщины (она его больше всех
любила) — пропил у нее все до нитки, избил на прощанье и укатил к законной жене.
После этого она уж больше семейного счастья не пытала. Жила вольно, мужиков от себя
не отпихивала — но и близко к сердцу не подпускала.

Брата своего Анисья не то что любила — обожала: и за то, что он был у нее
единственный, да к тому же хворый, и за то, что по доброте да по тихости своей никогда,
ни разу не попрекнул ее за беспутную жизнь. Ну, а перед невесткой, женой Павла, — тут
прямо надо говорить — просто робела. Робела и терялась, так как во всем признавала ее
превосходство. Домовита — у самой Анисьи никогда не держалась копейка в руках, —
жизнь загадывает вперед и в женском деле — камень.
Провожая мужа на войну — а было ей тогда девятнадцать лет, — Пелагея сказала: «На
меня надейся. Никому не расчесывать моих волос, кроме тебя». И как сказала, так и
сделала: за всю войну ни разу не переступила порог клуба.
И, сознавая превосходство невестки, Анисья всякий раз, когда разговаривала с нею,
напускала на себя развязность, чтобы хоть на словах стать вровень. Так и сейчас.
— Чего лежишь? — сказала Анисья. — Вставай! Вино прокиснет.

— Все ты со своим вином. Не напилась.
— Да ведь как. В такой день насухо! — Анисья кивнула брату. — Давай, давай — подымай
жену. И сам одевайся.
Павел потупился. Анисья по-свойски взялась за его брюки, висевшие на спинке кровати.

— Не тронь ты его, бога ради! — раздраженно закричала Пелагея. — Человек не в
здоровье — не видишь?

— Ну тогда хоть ты пойдем.
— И я не пойду. Лежу как убитая. Еле ноги из заречья приволокла. Меня хоть золотом
осыпь — не подняться. Нет, нет, спасибо, Онисья Захаровна. Спасибо на почести. Не до
гостей нам сегодня.
Анисья растерялась. По круглому румяному лицу ее пошли белые пятна.

— Да что вы, господи! Самая близкая родня… Что мне люди-то скажут…
— А пущай это хоть, то и говорят, — ответила Пелагея. — Умный человек не осудит, а на