Page 7 - Пелагея

Против этого Алька возражать не стала.
— Вишь ведь, вишь ведь, — опять зацокала языком Маня-большая, — кровь в ей ходит! А
колобашки-то! Колобашки-то! Колом не прошибешь!
— Хватит, хватит, Архиповна. Я отродясь таких речей не люблю.

— И я не люблю, — подала свой голос Маня-маленькая. — У ей все срам на языке. Я
тоже девушка.

Тут Алька от смеха повалилась грудью на стол. А у Мани-большой так и запылал левый
глаз зеленым угарным огнем — верная примета, что где-то уже подзаправилась.

И поэтому Анисья, не дожидаясь самовара, вынесла закуску — звено докрасна
зажаренной трески, поставила на стол четвертинку — поскорее бы только выпроводить
такую гостью.

— Пейте, кушайте, гости дорогие.
— Тетка сегодня именинница, — сказала Алька, вытирая слезы.

— Разве? — У Мани-большой от удивления оттянулась нижняя губа. — А чего это брата с
невесткой нету?

— Не могут, — ответила Анисья. — Прокопьевна на пекарне ухлопалась — ни ногой, ни
рукой пошевелить не может. А сам известно какой — к кровати прирос.

Маня-большая ухмыльнулась.
— Матреха, — закричала она на ухо своей глуховатой подружке, — мы кого сичас
видели?
— Где?

— У Прошичей на задворках.
— О-о! Нуто те — Павел Захарович с женой. В гости направились. У Павла сапоги
свиркают — при мне о третьем годе покупал, и сама на каблучках, по-городскому…
Богатые…
Больше полугода готовилась Анисья к этому празднику. Все, какие деньги заводились за
это время, складывала под замок. Сама, можно сказать, на одном чаю сидела. А стол
справила — пальцев не хватит на руках все перемены сосчитать.

Три рыбы: щука свежая, речная, хариусы — по фунту каждый, семга; три каши, три
киселя; да мясо жирное, да мясо постное — нельзя Павлу жирного есть; да консервы
тройные.

И вот сердце загорелось — все выставила. Нате, лопайте! Пускай самые распоследние
гости стравят, раз свои побрезговали. Правда, звено красной — три дня мытарила за
него на огороде у Игнашки-денежки — она сперва не вынесла. А потом, когда опоясала с
горя второй стакан, и семгу бросила на потраву…

Не стесняясь чужих людей, она безутешно плакала, как малый ребенок, потом
вскакивала, начинала лихо отплясывать под разнобойное прихлопыванье старушечьих
рук, потом опять хваталась за вино и еще пуще рыдала…

Маня-большая, как кавалер, лапала раскрасневшуюся Альку. Та со смехом отпихивала ее
от себя, била по рукам и под конец пересела к Мане-маленькой, которая низким,
утробным голосом выводила свою любимую «Как в саду при долине…».
Вдруг Анисье показалось — в руках у Альки рюмка.
— Алька, Алька, не смей!

— Тетка, мы траву спрыскиваем. Я траву у Мани-маленькой торгую.