Page 2 - Рассказы

ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Перед глазами Дванова, привыкшими к далеким горизонтам, открылась узкая долина
какой-то древней, давно осохшей реки. Долину занимала слобода Петропавловка —
огромное стадо голодных дворов, сбившихся на тесном водопое.

На улице Петропавловки Дванов увидел валуны, занесенные сюда когда-то ледниками.
Валунные камни теперь лежали у хат и служили сиденьем для задумчивых стариков.

Эти камни Дванов вспомнил, когда сидел в Петропавловском сельсовете. Он зашел туда,
чтобы ему дали ночлег и чтобы написать статью в губернскую газету. Дванов написал,
что природа не творит обыкновенного, поэтому у нее выходит хорошо. Но у природы нет
дара, она берет терпеньем. Из редких степных балок, из глубоких грунтов надо дать воду
в высокую степь, чтобы основать в степи социализм. Охотясь за водой, сообщал Дванов,
мы одновременно попадем в цель своего сердца — нас поймут и полюбят равнодушные
крестьяне, потому что любовь не подарок, а строительство.
Дванов умел интимное соединять с общественным, чтобы сохранить в себе влечение к
общественному.
Дванова начала мучить уверенность, что он уже знает, как создать социалистический
мир в степи, а ничего еще не исполняется. Он не мог долго выносить провала между
истиной и действительностью. У него голова сидела на теплой шее, и что думала голова,
то немедленно превращалось в шаги, в ручной труд и в поведение. Дванов чувствовал
свое сознание, как голод, — от него не отречешься и его не забудешь.
В подводе Совет отказал, и мужик, которого все в Петропавловке звали богом, указал
Дванову дорогу на слободу Каверино, откуда до железной дороги двадцать верст.
В полдень Дванов вышел на нагорную дорогу. Ниже лежала сумрачная Долина тихой
степной реки. Но видно было, что река умирала: ее пересыпали овражные выносы, и она
не столько текла, сколько расплывалась болотами. Над болотами стояла осенняя тоска.
Рыбы спустились ко дну, птицы улетели, насекомые замерли в щелях омертвелой осоки.
Живые твари любили тепло и Раздражающий свет солнца, их торжественный звон
сжался в низких норах и замедлился в шепот.
Дванов верил в возможность подслушать и собрать в природе все самое звучное,
печальное и торжествующее, чтобы сделать песни — мощные, как естественные силы, и
влекущие, как ветер. В этой глуши Дванов разговорился сам с собой. Он любил
беседовать один в открытых местах. Беседовать самому с собой — это искусство,
беседовать с другими лицами — забава. Оттого человек идет в общество, в забаву, как
вода по склону.

Дванов сделал головой полукруг и оглядел половину видимого мира. И вновь заговорил,
чтобы думать:

«Природа — основа дела. Эти воспетые пригорки и ручейки — не только полевая поэзия.
Ими можно поить почву, коров и людей и двигать моторы».
В виду дымов села Каверино дорога пошла над оврагом. В овраге воздух сгущался в тьму.
Там существовали какие-то молчаливые трясины и, быть может, ютились странные
люди, отошедшие от разнообразия жизни для однообразия задумчивости.

Из глубины оврага послышалось сопенье усталых лошадей. Ехали какие-то люди, и кони
их вязли в глине.

Молодой отважный голос запел впереди конного отряда.
Есть в далекой стране.На другом берегу,Что нам снится во сне.Но досталось врагу…

Шаг коней выправился. Отряд хором перекрыл переднего певца, но по-своему и другим
напевом.

Кройся, яблочко.Спелым золотом.Тебя срежет СоветСерпом-молотом…