Page 3 - Рассказы

Одинокий певец продолжал в разлад с отрядом:
Вот мой меч и душа,А там счастье мое…

Отряд смял припевом конец куплета:
Эх, яблочко.Задушевное,Ты в паек попадешь,—Будешь прелое…Ты на дереве растешьИ
дереву кстати,А в Совет попадешьС номером-печатью…
Люди враз засвистали и кончили песню напропалую:

И-эх, яблочко.Ты держи свободу:Ни Советам, ни царям,А всему народу…
Песня стихла. Дванов остановился, интересуясь шествием в овраге.

— Эй, верхний человек! — крикнули Дванову из отряда. — Слазь к безначальному
народу!

Дванов оставался на месте.
— Ходи быстро! — звучно сказал один густым голосом, вероятно, тот, что запевал. — А то
считай до половины — и садись на мушку!
Дванов не сообразил, что ему надо делать, и ответил, что хотел:

— Выезжайте сами сюда — тут суше! Чего лошадей по оврагу морите, кулацкая гвардия!
Отряд внизу остановился.

— Никиток, делай его насквозь! — приказал густой голос.
Никиток приложил винтовку, но сначала, за счет бога, разрядил свой угнетенный дух:

— По мошонке Исуса Христа, по ребру богородицы и по всему христианскому поколению
— пли!

Дванов увидел вспышку напряженного беззвучного огня и покатился с бровки оврага на
дно, будто сбитый ломом по ноге. Он не потерял ясного сознания и, когда катился вниз,
слышал страшный шум в земле, к которой на ходу прикладывались поочередно его уши.
Дванов знал, что он ранен в правую ногу — туда впилась железная птица и шевелилась
колкими остьями крыльев.

В овраге Дванов схватил теплую ногу лошади, и ему стало нестрашно у этой ноги. Нога
тихо дрожала от усталости и пахла потом и травою пройденных дорог.

— Страхуй его, Никиток, от огня жизни! Одежда твоя.
Дванов услышал. Он впился в ногу коня обеими руками, нога превратилась в
напирающее живое тело. У Дванова сердце поднялось к горлу, он вскрикнул в
беспамятстве того ощущения, когда жизнь из сердца переселяется на кожу, и сразу
почувствовал облегчающий, удовлетворительный покой. Природа не упустила взять от
Дванова то, зачем он был создан: семя размножения. В свою последнюю пору, обнимая
почву и коня, Дванов в первый раз узнал гулкую страсть жизни и удивился ничтожеству
мысли перед этой птице бессмертия, коснувшейся его обветренным трепещущим
крылом.
Подошел Никиток и попробовал Дванова за лоб: тепел ли он еще? Рука была большая и
горячая. Дванову не хотелось; чтобы эта рука скоро оторвалась от него, и он положил на
нее свою ласкающую ладонь. Но Дванов знал, что проверял Никиток, и помог ему:
— Бей в голову, Никита. Расклинивай череп скорей!

Никита не был похож на свою руку — это уловил Дванов, — он вскрикнул тонким
паршивым голосом, без соответствия покою жизни, хранившемуся в его руке.

— Ай ты цел? Я тебя не расклиню, а разошью: зачем тебе сразу помирать — ай ты не
человек? Помучайся, полежи — спрохвала помрешь прочней!