Page 6 - Рассказы

КОРОВА
Серая степная корова черкасской породы жила одна в сарае. Этот сарай, сделанный из
выкрашенных снаружи досок, стоял на маленьком дворе путевого железнодорожного
сторожа. В сарае, рядом с дровами, сеном, просяной соломой и отжившими свой век
домашними вещами — сундуком без крышки, прогоревшей самоварной трубой, одежной
ветошью, стулом без ножек, — было место для ночлега коровы и для ее жизни в долгие
зимы.

Днем и вечером к ней в гости приходил мальчик Вася Рубцов, сын хозяина, и гладил ее
по шерсти около головы. Сегодня он тоже пришел.

— Корова, корова, — говорил он, потому что у коровы не было своего имени, и он
называл ее, как было написано в книге для чтения. — Ты ведь корова!.. Ты не скучай,
твой сын выздоровеет, его нынче отец назад приведет.

У коровы был теленок — бычок; он вчерашний день подавился чем-то, и у него стала
идти изо рта слюна и желчь. Отец побоялся, что теленок падет, и повел его сегодня на
станцию — показать ветеринару.
Корова смотрела вбок на мальчика и молчала, жуя давно иссохшую, замученную
смертью былинку. Она всегда узнавала мальчика, он любил ее. Ему нравилось в корове
все, что в ней было, — добрые теплые глаза, обведенные темными кругами, словно
корова была постоянно утомлена или задумчива, рога, лоб и ее большое худое тело,
которое было таким потому, что свою силу корова не собирала для себя в жир и в мясо, а
отдавала ее в молоко и в работу. Мальчик поглядел еще на нежное, покойное вымя с
маленькими осохшими сосками, откуда он кормился молоком, и потрогал крепкий
короткий погрудок и выступы сильных костей спереди.
Посмотрев немного на мальчика, корова нагнула голову и взяла из корыта нежадным
ртом несколько былинок. Ей было некогда долго глядеть в сторону или отдыхать, она
должна жевать беспрерывно, потому что молоко в ней рожалось тоже беспрерывно, а
пища была худой, однообразной, и корове нужно с нею долго трудиться, чтобы
напитаться.
Вася ушел из сарая. На дворе стояла осень. Вокруг дома путевого сторожа простирались
ровные, пустые поля, отрожавшие и отшумевшие за лето и теперь выкошенные,
заглохшие и скучные.

Сейчас начинались вечерние сумерки; небо, покрытое серой прохладной наволочью, уже
смежалось тьмою; ветер, что весь день шевелил остья скошенных хлебов и голые кусты,
омертвевшие на зиму, теперь сам улегся в тихих, низких местах земли и лишь еле-еле
поскрипывал флюгаркой на печной трубе, начиная песнь осени.
Одноколейная линия железной дороги пролегла невдалеке от дома, возле палисадника,
в котором в эту пору уже все посохло и поникло — и трава и цветы. Вася остерегался
заходить в огорожу палисадника: он ему казался теперь кладбищем растений, которые
он посадил и вывел на жизнь весной.

Мать зажгла лампу в доме и выставила сигнальный фонарь наружу, на скамейку.
— Скоро четыреста шестой пойдет, — сказала она сыну, — ты его проводи. Отца-то что-
то не видать… Уж не загулял ли?
Отец ушел с теленком на станцию, за семь километров, еще с утра; он наверно, сдал
ветеринару теленка, а сам на станционном собрании сидит, либо пиво в буфете пьет,
либо на консультацию по техминимуму пошел. А может быть, очередь на ветпункте
большая и отец ожидает. Вася взял фонарь и сел на деревянную перекладину у переезда.
Поезда еще не было слышно, и мальчик огорчился; ему некогда было сидеть тут и
провожать поезда: ему пора было готовить уроки к завтрашнему дню и ложиться спать, а
то утром надо рано подниматься. Он ходил в колхозную семилетку за пять километров от
дома и учился там в четвертом классе.
Вася любил ходить в школу, потому что, слушая учительницу и читая книги, он
воображал в своем уме весь мир, которого он еще не знал, который был вдали от него.