Page 5 - Рассказы

— Смотри, не испорть мне его на ветру! Это — большевистский интеллигент, редкий тип!
Отряд тронулся. Дванов схватился за стремя лошади Никиты и старался идти на одной
левой ноге. Правая нога сама не болела, но если наступить ею, то она чувствует снова
выстрел и железные остья внутри.

Овраг шел в глубь степи, суживался и поднимался. Тянуло ночным ветром, голый Дванов
усердно подскакивал на одной ноге, и это его грело.

Никита хозяйственно перебирал белье Дванова на седле.
— Обмочился, дьявол! — сказал без злобы Никита. — Смотрю я на вас: прямо как дети
малые! Ни одного у меня чистого не было: все моментально, хоть в сортир их сначала
посылай… Только один был хороший мужик — комиссар волостной: бей, говорит, огарок,
прощайте, партия и дети. У того белье осталось чистым. Вразумительный мужик!

Дванов представил себе этого вразумительного мужика и сказал Никите:
— Скоро вас расстреливать будут — со всем, с одеждой и бельем. Мы с покойников не
одеваемся.
Никита не обиделся.

А ты скачи, скачи знай! Балакать тебе время не пришло. Я, брат, подштанников не
попорчу, из меня не высосешь.

— Я глядеть не буду, — успокоил Дванов Никиту. — А замечу — так не осужу.
— Да я и не осуждаю, — смутился Никита. — Мне что? Мне товар дорог.

До Лиманного хутора добрели часа через два. Пока анархисты ходили говорить с
хозяевами, Дванов дрожал на ветру и прикладывался грудью к лошади, чтобы согреться.
Потом стали разводить лошадей, а Дванова оставили одного. Никита, уводя лошадь,
сказал ему:
— Девайся, куда сам знаешь. На одной ноге не ускачешь.

Дванов подумал скрыться, но сел на землю от немощи в теле и заплакал в деревенской
тьме. Хутор совсем затих, бандиты расселились и легли спать. Дванов дополз до сарая и
залег там в просяную солому. Всю ночь он видел сны, которые переживаешь глубже
жизни и поэтому не запоминаешь. Проснулся он в тишине долгой устоявшейся ночи,
когда, по легенде, дети растут. В глазах Дванова стояли слезы от плача во сне. Он
вспомнил, что сегодня умрет и обнял солому, как живое тело.
Он снова уснул.

Никита утром еле нашел его и сначала решил, что Дванов мертв, потому что он спал с
неподвижной сплошной улыбкой. Но это казалось оттого, что неулыбающиеся глаза
Дванова были закрыты. Никита смутно знал, что у живого лицо полностью не смеется:
что-нибудь в нем всегда остается печальны либо глаза, либо рот.