Page 122 - Поединок

— Вы непременно должны завтра стреляться. Но ни один из вас не будет ранен. О,
пойми же меня, не осуждай меня! Я сама презираю трусов, я женщина. Но ради меня сделай
это, Георгий! Нет, не спрашивай о муже, он знает. Я все, все, все сделала.
Теперь ему удалось упрямым движением головы освободиться от ее мягких и сильных
рук. Он встал с кровати и сказал твердо:
— Хорошо, пусть будет так. Я согласен.
Она тоже встала. В темноте по ее движениям он не видел, а угадывал, чувствовал, что
она торопливо поправляет волосы на голове.
— Ты уходишь? — спросил Ромашов.
— Прощай, — ответила она слабым голосом. — Поцелуй меня в последний раз.
Сердце Ромашова дрогнуло от жалости и любви. Впотьмах, ощупью, он нашел руками
ее голову и стал целовать ее щеки и глаза. Все лицо Шурочки было мокро от тихих,
неслышных слез. Это взволновало и растрогало его.
— Милая… не плачь… Саша… милая… — твердил он жалостно и мягко.
Она вдруг быстро закинула руки ему за шею, томным, страстным и сильным
движением вся прильнула к нему и, не отрывая своих пылающих губ от его рта, зашептала
отрывисто, вся содрогаясь и тяжело дыша:
— Я не могу так с тобой проститься… Мы не увидимся больше. Так не будем ничего
бояться… Я хочу, хочу этого. Один раз… возьмем наше счастье… Милый, иди же ко мне,
иди, иди…
И вот оба они, и вся комната, и весь мир сразу наполнились каким-то нестерпимо
блаженным, знойным бредом. На секунду среди белого пятна подушки Ромашов со
сказочной отчетливостью увидел близко-близко около себя глаза Шурочки, сиявшие
безумным счастьем, и жадно прижался к ее губам…
— Можно мне проводить тебя? — спросил он, выйдя с Шурочкой из дверей на двор.
— Нет, ради бога, не нужно, милый… Не делай этого. Я и так не знаю, сколько времени
провела у тебя. Который час?
— Не знаю, у меня нет часов. Положительно не знаю.

Она медлила уходить и стояла, прислонившись к двери. В воздухе пахло от земли и от
камней сухим, страстным запахом жаркой ночи. Было темно, но сквозь мрак Ромашов видел,
как и тогда в роще, что лицо Шурочки светится странным белым светом, точно лицо
мраморной статуи.
— Ну, прощай же, мой дорогой, — сказала она наконец усталым голосом. — Прощай.
Они поцеловались, и теперь ее губы были холодны и неподвижны. Она быстро пошла к
воротам, и сразу ее поглотила густая тьма ночи.
Ромашов стоял и слушал до тех пор, пока не скрипнула калитка и не замолкли тихие
шаги Шурочки. Тогда он вернулся в комнату.
Сильное, но приятное утомление внезапно овладело им. Он едва успел раздеться — так
ему хотелось спать. И последним живым впечатлением перед сном был легкий, сладостный
запах, шедший от подушки — запах волос Шурочки, ее духов и прекрасного молодого тела.

XXIII

2-го июня 18**. Город Z.
Его Высокоблагородию, командиру N-ского пехотного полка.
Штабс-капитан того же полка Диц .

РАПОРТ