Page 120 - Поединок
P. 120

крадущегося. Они сидели, почти касаясь друг друга. У Ромашова глухими толчками шумела
               в ушах кровь.
                     — Зачем, зачем вы это сделали? — вдруг сказала она тихо, но со страстным упреком.



                     Она  положила  ему  на  колено  свою  руку.  Ромашов  сквозь  одежду  почувствовал  ее
               живую, нервную теплоту и, глубоко передохнув, зажмурил глаза. И от этого не стало темнее,
               только  перед  глазами  всплыли  похожие  на  сказочные  озера  черные  овалы,  окруженные
               голубым сиянием.
                     — Помните,  я  просила  вас  быть  с  ним  сдержанным.  Нет,  нет,  я  не  упрекаю.  Вы  не
               нарочно искали ссоры — я знаю это. Но неужели в то время, когда в вас проснулся дикий
               зверь, вы не могли хотя бы на минуту вспомнить обо мне и остановиться. Вы никогда не
               любили меня!
                     — Я  люблю  вас, —  тихо  произнес  Ромашов  и  слегка  прикоснулся  робкими,
               вздрагивающими пальцами к ее руке.
                     Шурочка отняла ее, но не сразу, потихоньку, точно жалея и боясь его обидеть.
                     — Да, я знаю, что ни вы, ни он не назвали моего имени, но ваше рыцарство пропало
               понапрасну: все равно по городу катится сплетня.
                     — Простите меня, я не владел собой… Меня ослепила ревность, — с трудом произнес
               Ромашов.
                     Она засмеялась долгим и злым смешком.
                     — Ревность?  Неужели  вы  думаете,  что  мой  муж  был  так  великодушен  после  вашей
               драки, что удержался от удовольствия рассказать мне, откуда вы приехали тогда в собрание?
               Он и про Назанского мне сказал.
                     — Простите, — повторял Ромашов. — Я там ничего дурного не делал. Простите.
                     Она вдруг заговорила громче, решительным и суровым шепотом:
                     — Слушайте, Георгий Алексеевич, мне дорога каждая минута. Я и то ждала вас около
               часа.  Поэтому  будем  говорить  коротко  и  только  о  деле.  Вы  знаете,  что  такое  для  меня
               Володя. Я его не люблю, но я на него убила часть своей души. У меня больше самолюбия,
               чем  у  него.  Два  раза  он  проваливался,  держа  экзамен  в  академию.  Это  причиняло  мне
               гораздо  больше  обиды  и  огорчения,  чем  ему.  Вся  эта  мысль  о  генеральном  штабе
               принадлежит  мне  одной,  целиком  мне.  Я  тянула  мужа  изо  всех  сил,  подхлестывала  его,
               зубрила  вместе  с  ним,  репетировала,  взвинчивала  его  гордость,  ободряла  его  в  минуту
               уныния. Это — мое собственное, любимое, больное дело. Я не могу оторвать от этой мысли
               своего сердца. Что бы там ни было, но он поступит в академию.
                     Ромашов  сидел,  низко  склонившись  головой  на  ладонь.  Он  вдруг  почувствовал,  что
               Шурочка  тихо  и  медленно  провела  рукой  по  его  волосам.  Он  спросил  с  горестным
               недоумением:
                     — Что же я могу сделать?
                     Она обняла его за шею и нежно привлекла его голову к себе на грудь. Она была без
               корсета. Ромашов почувствовал щекой податливую упругость ее тела и слышал его теплый,
               пряный,  сладострастный  запах.  Когда  она  говорила,  он  ощущал  прерывистое  дыхание  на
               своих волосах.
                     — Ты помнишь, тогда… вечером… на пикнике. Я тебе сказала всю правду. Я не люблю
               его.  Но  подумай:  три  года,  целых  три  года  надежд,  фантазий,  планов  и  такой  упорной,
               противной  работы!  Ты  ведь  знаешь,  я  ненавижу  до  дрожи  это  мещанское,  нищенское
               офицерское  общество.  Я  хочу  быть  всегда  прекрасно  одетой,  красивой,  изящной,  я  хочу
               поклонения, власти! И вдруг — нелепая, пьяная драка, офицерский скандал — и все кончено,
               все разлетелось в прах! О, как это ужасно! Я никогда не была матерью, но я воображаю себе:
               вот  у  меня  растет  ребенок  —  любимый,  лелеемый,  в  нем  все  надежды,  в  него  вложены
               заботы, слезы, бессонные ночи… и вдруг — нелепость, случай, дикий, стихийный случай: он
   115   116   117   118   119   120   121   122   123