Page 119 - Поединок

тысячами комнат, в которых свет, пение, чудные картины, умные, изящные люди, смех,
танцы, любовь — все, что есть великого и грозного в искусстве. А вы в этом дворце до сих
пор видели один только темный, тесный чуланчик, весь в сору и в паутине, — и вы боитесь
выйти из него.
Ромашов причалил к пристани и помог Назанскому выйти из лодки. Уже стемнело,
когда они приехали на квартиру Назанского. Ромашов уложил товарища в постель и сам
накрыл его сверху одеялом и шинелью.
Назанский так сильно дрожал, что у него стучали зубы. Ежась в комок и зарываясь
головой в подушку, он говорил жалким, беспомощным, детским голосом:
— О, как я боюсь своей комнаты… Какие сны, какие сны!
— Хотите, я останусь ночевать? — продолжал Ромашов.
— Нет, нет, не надо. Пошлите, пожалуйста, за бромом… и… немного водки. Я без
денег…
Ромашов просидел у него до одиннадцати часов. Понемногу Назанского перестало
трясти. Он вдруг открыл большие, блестящие, лихорадочные глаза и сказал решительно,
отрывисто:
— Теперь уходите. Прощайте.
— Прощайте, — сказал печально Ромашов.
Ему хотелось сказать: «Прощайте, учитель», но он застыдился фразы и только
прибавил с натянутой шуткой:
— Почему — прощайте? Почему не до свидания?
Назанский засмеялся жутким, бессмысленным, неожиданным смехом.
— А почему не до свидания? — крикнул он диким голосом сумасшедшего.
И Ромашов почувствовал на всем своем теле дрожащие волны ужаса.

XXII

Подходя к своему дому, Ромашов с удивлением увидел, что в маленьком окне его
комнаты, среди теплого мрака летней ночи, брезжит чуть заметный свет. «Что это значит? —
подумал он тревожно и невольно ускорил шаги. — Может быть, это вернулись мои
секунданты с условиями дуэли?» В сенях он натолкнулся на Гайнана, не заметил его,
испугался, вздрогнул и воскликнул сердито:
— Что за черт! Это ты, Гайнан? Кто тут?
Несмотря на темноту, он почувствовал, что Гайнан, по своей привычке, заплясал на
одном месте.
— Там тебе барина пришла. Сидит.
Ромашов отворил дверь. В лампе давно уже вышел весь керосин, и теперь она,
потрескивая, догорала последними чадными вспышками. На кровати сидела неподвижная
женская фигура, неясно выделяясь в тяжелом вздрагивающем полумраке.
— Шурочка! — задыхаясь, сказал Ромашов и почему-то на цыпочках осторожно
подошел к кровати. — Шурочка, это вы?
— Тише. Садитесь, — ответила она быстрым шепотом. — Потушите лампу.
Он дунул сверху в стекло. Пугливый синий огонек умер, и сразу в комнате стало темно
и тихо, и тотчас же торопливо и громко застучал на столе не замечаемый до сих пор
будильник. Ромашов сел рядом с Александрой Петровной, сгорбившись и не глядя в ее
сторону. Странное чувство боязни, волнения и какого-то замирания в сердце овладело им и
мешало ему говорить.
— Кто у вас рядом, за стеной? — спросила Шурочка. — Там слышно?
— Нет, там пустая комната… старая мебель… хозяин — столяр. Можно говорить
громко.
До все-таки оба они продолжали говорить шепотом, и в этих тихих, отрывистых
словах, среди тяжелого, густого мрака, было много боязливого, смущенного и тайно