Page 2 - Поединок

такой, разэтакий, подвел меня?» А фельдфебель только глазами лупает: «Так что не могу
знать, вашескородие, что с ним случилось. Утром делали репетицию — восемь фунтов
стрескал в один присест…» Так вот и наши… Репетят без толку, а на смотру сядут в калошу.
— Вчера… — Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили
занятия, я иду на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем. Смотрю, в
одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «На-ве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю
поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А он говорит:
«Это мы, вроде собак, на луну воем».
— Все надоело, Кука! — сказал Веткин и зевнул. — Постойте-ка, кто это едет верхом?
Кажется, Бек?
— Да. Бек-Агамалов, — решил зоркий Лбов. — Как красиво сидит.
— Очень красиво, — согласился Ромашов. — По-моему, он лучше всякого кавалериста
ездит. О-о-о! Заплясала. Кокетничает Бек.
По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском мундире.
Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски,
хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и часто
перебирала тонкими ногами.
— Павел Павлыч, это правда, что он природный черкес? — спросил Ромашов у
Веткина.
— Я думаю, правда. Иногда действительно армяшки выдают себя за черкесов и за
лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет. Да вы посмотрите, каков он на лошади!
— Подожди, я ему крикну, — сказал Лбов.
Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным голосом, так, чтобы не слышал
ротный командир:
— Поручик Агамалов! Бек!
Офицер, ехавший верхом, натянул поводья, остановился на секунду и обернулся
вправо. Потом, повернув лошадь в эту сторону и слегка согнувшись в седле, он заставил ее
упругим движением перепрыгнуть через канаву и сдержанным галопом поскакал к
офицерам.
Он был меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Лицо его, с покатым
назад лбом, топким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно
и красиво в еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности — одновременно
смуглой и матовой.
— Здравствуй, Бек, — сказал Веткин. — Ты перед кем там выфинчивал? Дэвыцы?
Бек-Агамалов пожимал руки офицерам, низко и небрежно склоняясь с седла. Он
улыбнулся, и казалось, что его белые стиснутые зубы бросили отраженный свет на весь низ
его лица и на маленькие черные, холеные усы…

— Ходили там две хорошенькие жидовочки. Да мне что? Я нуль внимания.
— Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! — мотнул головой Веткин.
— Послушайте, господа, — заговорил Лбов и опять заранее засмеялся. — Вы знаете,
что сказал генерал Дохтуров о пехотных адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они
самые отчаянные наездники во всем мире…
— Не ври, фендрик! — сказал Бек-Агамалов.
Он толкнул лошадь шенкелями и сделал вид, что хочет наехать на подпрапорщика.
— Ей-богу же! У всех у них, говорит, не лошади, а какие-то гитары, шкапы — с
запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь ему приказание — знай себе жарит, куда
попало, во весь карьер. Забор — так забор, овраг — так овраг. Через кусты валяет. Поводья
упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки!
— Что слышно нового, Бек? — спросил Веткин.