Page 6 - Поединок

Большая неуклюжая коляска медленно съехала с шоссе на плац и остановилась. Из нее
с одной стороны тяжело вылез, наклонив весь кузов набок, полковой командир, а с другой
легкой соскочил на землю полковой адъютант, поручик Федоровский — высокий,
щеголеватый офицер.
— Здорово, шестая! — послышался густой, спокойный голос полковника.
Солдаты громко и нестройно закричали с разных углов плаца:
— Здравия желаем, ваш-о-о-о!
Офицеры приложили руки к козырькам фуражек.
— Прошу продолжать занятия, — сказал командир полка и подошел к ближайшему
взводу.
— Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал
солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с
той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым
фронтовым служакам. Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его
старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша,
вытягиваясь в ужасе всем телом. Полковник был огромный, тучный, осанистый старик. Его
мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко лбу, а внизу переходило в
густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого
ромба. Брови были седые, лохматые, грозные. Говорил он почти не повышая тона, но
каждый звук его необыкновенного, знаменитого в дивизии голоса — голоса, которым он,
кстати сказать, сделал всю свою служебную карьеру, — был ясно слышен в самых дальних
местах обширного плаца и даже по шоссе.
— Ты кто такой? — отрывисто спросил полковник, внезапно остановившись перед
молодым солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора.
— Рядовой шестой роты Шарафутдинов, ваша высокоблагородия! — старательно,
хрипло крикнул татарин.
— Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен?
Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида, молчал и только
моргал веками.
— Н-ну? — возвысил голос Шульгович.
— Который лицо часовой… неприкосновенно… — залепетал наобум татарин. — Не
могу знать, ваша высокоблагородия, — закончил он вдруг тихо и решительно.
Полное лицо командира покраснело густым кирпичным старческим румянцем, а его
кустистые брови гневно сдвинулись. Он обернулся вокруг себя и резко спросил:
— Кто здесь младший офицер?
Ромашов выдвинулся вперед и приложил руку к фуражке.
— Я, господин полковник.
— А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми.
Колени вместе! — гаркнул вдруг Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии
своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер
не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей… Ты,
собачья душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто у тебя полковой
командир?
— Не могу знать, — ответил с унынием, но поспешно и твердо татарин.
— У!.. Я тебя спрашиваю, кто твой командир полка? Кто — я? Понимаешь, я, я, я, я,
я!.. — И Шульгович несколько раз изо всей силы ударил себя ладонью по груди.
— Не могу знать…
— …….. - … — выругался полковник длинной, в двадцать слов, запутанной и
циничной фразой. — Капитан Слива, извольте сейчас же поставить этого сукина сына под
ружье с полной выкладкой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем. Вы, подпоручик, больше о
бабьих хвостах думаете, чем о службе-с. Вальсы танцуете? Поль де Коков читаете?.. Что же
это — солдат, по-вашему? — ткнул он пальцем в губы Шарафутдинову. — Это — срам,