Page 12 - Превращение

своей службы, но теперь оказалось несомненно лучше, что отец распорядился деньгами
именно так.

Денег этих, однако, было слишком мало, чтобы семья могла жить на проценты; их
хватило бы, может быть, на год жизни, от силы на два, не больше. Они составляли, таким
образом, только сумму, которую следовало, собственно, отложить на черный день, а не
тратить; а деньги на жизнь надо было зарабатывать. Отец же был хоть и здоровым, но
старым человеком, он уже пять лет не работал и не очень-то на себя надеялся; за эти
пять лет, оказавшиеся первыми каникулами в его хлопотливой, но неудачливой жизни,
он очень обрюзг и стал поэтому довольно тяжел на подъем. Уж не должна ли была
зарабатывать деньги старая мать, которая страдала астмой, с трудом передвигалась
даже по квартире и через день, задыхаясь, лежала на кушетке возле открытого окна?
Или, может быть, их следовало зарабатывать сестре, которая в свои семнадцать лет была
еще ребенком и имела полное право жить так же, как до сих пор, – изящно одеваться,
спать допоздна, помогать в хозяйстве, участвовать в каких-нибудь скромных
развлечениях и прежде всего играть на скрипке. Когда заходила речь об этой
необходимости заработка, Грегор всегда отпускал дверь и бросался на прохладный
кожаный диван, стоявший близ двери, потому что ему делалось жарко от стыда и от
горя.

Он часто лежал там долгими ночами, не засыпая ни на одно мгновение, и часами терся о
кожу дивана или не жалея трудов, придвигал кресло к окну, вскарабкивался к проему и,
упершись в кресло, припадал к подоконнику что было явно только каким-то
воспоминанием о чувстве освобождения, охватывавшем его прежде, когда он
выглядывал из окна. На самом же деле все сколько-нибудь отдаленные предметы он
видел день ото дня все хуже и хуже; больницу напротив, которую он прежде проклинал –
так она примелькалась ему, Грегор вообще больше не различал, и не знай он
доподлинно, что живет на тихой, но вполне городской улице Шарлоттенштрассе, он мог
бы подумать, что глядит из своего окна на пустыню, в которую неразличимо слились
серая земля и серое небо. Стоило внимательной сестре лишь дважды увидеть, что кресло
стоит у окна, как она стала каждый раз, прибрав комнату, снова придвигать кресло к
окну и даже оставлять отныне открытыми внутренние оконные створки.
Если бы Грегор мог поговорить с сестрой и поблагодарить ее за все, что она для него
делала, ему было бы легче принимать ее услуги; а так он страдал из-за этого.
Правда, сестра всячески старалась смягчить мучительность создавшегося положения, и
чем больше времени проходило, тем это, конечно, лучше у нее получалось, но ведь и
Грегору все становилось гораздо яснее со временем. Самый ее приход бывал для него
ужасен. Хотя вообще-то сестра усердно оберегала всех от зрелища комнаты Грегора,
сейчас она, войдя, не тратила времени на то, чтобы закрыть за собой дверь, а бежала
прямо к окну, поспешно, словно она вот-вот задохнется, распахивала его настежь, а
затем, как бы ни было холодно, на минутку задерживалась у окна, глубоко дыша. Этой
шумной спешкой она пугала Грегора два раза в день; он все время дрожал под диваном,
хотя отлично знал, что она, несомненно, избавила бы его от страхов, если бы только
могла находиться в одной комнате с ним при закрытом окне.
Однажды – со дня случившегося с Грегором превращения минуло уже около месяца, и у
сестры, следовательно, не было особых причин удивляться его виду – она пришла
немного раньше обычного и застала Грегора глядящим в окно, у которого он
неподвижно стоял, являя собой довольно страшное зрелище. Если бы она просто не
вошла в комнату, для Грегора не было бы в этом ничего неожиданного, так как, находясь
у окна, он не позволял ей открыть его, но она не просто не вошла, а отпрянула назад и
заперла дверь; постороннему могло бы показаться даже, что Грегор подстерегал ее и
хотел укусить, Грегор, конечно, сразу же спрятался под диван, но ее возвращения ему
пришлось ждать до полудня, и была в ней какая-то необычная встревоженность. Из этого
он понял, что она все еще не выносит и никогда не сможет выносить его облика и что ей
стоит больших усилий не убегать прочь при виде даже той небольшой части его тела,
которая высовывается из-под дивана. Чтобы избавить сестру и от этого зрелища, он
однажды перенес на спине – на эту работу ему потребовалось четыре часа – простыню на
диван и положил ее таким образом, чтобы она скрывала его целиком и сестра, даже
нагнувшись, не могла увидеть его. Если бы, по ее мнению, в этой простыне не было
надобности, сестра могла бы ведь и убрать ее, ведь Грегор укрылся так не для
удовольствия, это было достаточно ясно, но сестра оставила простыню на месте, и