Page 37 - Разгром

Когда он подошел к штабу, решимость его окончательно ослабела, он не знал уже,
зачем пришел, что будет делать и говорить.
Человек двадцать партизан лежали вокруг костра, разведенного посреди пустого,
огромного, как поле, двора. Левинсон сидел у самого костра, поджав по-корейски ноги,
околдованный дымным шипучим пламенем, и еще больше напомнил Мечику гнома из
детской сказки. Мечик приблизился и стал позади, — никто не оглянулся на него. Партизаны
по очереди рассказывали скверные побасенки, в которых неизменно участвовал
недогадливый поп с блудливой попадьей и удалой парень, легко ходивший по земле, ловко
надувавший попа из-за ласковых милостей попадьи. Мечику казалось, что рассказываются
эти вещи не потому, что они смешны на самом деле, а потому, что больше нечего
рассказывать; смеются же по обязанности. Однако Левинсон все время слушал со
вниманием, смеялся громко и будто искренне. Когда его попросили, он тоже рассказал
несколько смешных историй. И так как был среди собравшихся самый грамотный, истории
его получались самыми замысловатыми и скверными. Но Левин-сон, как видно, нисколько
не стеснялся, а говорил насмешливо-спокойно, и скверные слова шли, будто не задевая его,
как чужие.
Глядя на него, Мечику невольно захотелось рассказать самому — в сущности, он
любил слушать такие вещи, хотя считал их стыдными и старался делать вид, будто стоит
выше их, — но ему казалось, что все посмотрят на него с удивлением и выйдет очень
неловко.
Он так и ушел, не присоединившись, унося в сердце досаду на себя и обиду на всех,
больше на Левинсона. “Ну и пусть, — думал Мечик, обидчиво поджимая губы, — все равно
я не буду за ней ухаживать, пускай подыхает. Посмотрим, что он запоет, а я не боюсь...”
В последующие дни он действительно перестал обращать внимание на лошадь, брал
ее только на конное учение, изредка на водопой. Если бы он попал к более заботливому
командиру, возможно, его скоро бы подтянули, но Кубрак никогда не интересовался, что
делается во взводе, предоставляя всему идти положенным ходом. Зючиха обросла паршами,
ходила голодная, непоеная, изредка пользуясь чужой жалостью, а Мечик снискал всеобщую
нелюбовь, как “лодырь и задавала”.
Из всего взвода только два человека были ему более или мене близки — Пика и Чиж.
Но сошелся он с ними не потому, что они удовлетворяли его, а потому, что больше ни с кем
не умел сойтись. Чиж сам подошел к нему, стараясь снискать его расположение. Улучив
момент, когда Мечик, после ссоры с отделенным из-за нечищеной винтовки, лежал один под
навесом, тупо уставившись в потолок. Чиж приблизился к нему развязной походкой со
словами:
— Рассердились?.. Бросьте! Тупой, малограмотный человек, стоит ли обращать
внимание?
— Я не сержусь, — сказал Мечик со вздохом.
— Значит, скучаете? Это другое дело, это я могу понять... — Чиж опустился на
снятый передок телеги и привычным жестом подтянул свои густо смазанные сапоги. — Что
ж, знаете, и мне скучно — интеллигентных людей тут мало. Разве только Левин-сон, да он
тоже... — Чиж махнул рукой и многозначительно посмотрел на ноги.
— А что?.. — спросил Мечик с любопытством.
— Да что ж, знаете, вовсе не такой уж образованный человек. Просто хитрый. На
нашем горбу капиталец себе составляет. Не верите? — Чиж горько улыбнулся. — Ну да! Вы,
конечно, думаете, что он очень храбрый, талантливый полководец. — Слово “полководец”
он произнес с особым смаком. — Бросьте!.. Все это мы сами сочинили. Я вас уверяю... Да
вот возьмем хотя бы конкретный случай нашего ухода: вместо того чтобы стремительным
ударом опрокинуть неприятеля, мы ушли куда-то в трущобу. Из высших, видите ли,