Page 36 - Разгром

— Он повернул к Мечику квадратную, в седоватом ежике, голову и повторил с тупой
убежденностью: — Можно ездить...
— Разве других у вас нет? — спросил Мечик, сразу проникаясь бессильной
ненавистью к Зючихе и к тому, что на ней можно ездить.
Кубрак, не ответив, принялся скучно и монотонно рассказывать, что должен делать
Мечик утром, в обед и вечером с этой обшарпанной кобылой, чтобы уберечь ее от
неисчислимых опасностей и болезней.
— Вернулся с походу — сразу не расседлывай, — поучал взводный, — пущай
постоит, остынет. А как только расседлал, вытри ей спину ладошкой или сеном, и перед тем
как седлать, тоже вытирай...
Мечик с дрожью в губах смотрел куда-то поверх лошади и не слушал. Он чувствовал
себя так, словно эту обидную кобылу с разляпанными копытами дали ему нарочно, чтобы
унизить с самого начала. Последнее время всякий свой поступок Мечик рассматривал под
углом той новой жизни, которую он должен был начать. И ему казалось теперь, что не может
быть речи о какой-то новой жизни с этой отвратительной лошадью: никто не будет видеть,
что он уже совсем другой, сильный, уверенный в себе человек, а будут думать, что он
прежний, смешной Мечик, которому нельзя доверить даже хорошей лошади.
— У кобылы у етой, помимо протчего, — ящур... — неубедительно говорил
взводный, не желая знать, как Мечик обижен и доходят ли слова по назначению. — Лечить
бы его надо купоросом, одначе купоросу у нас нету. Ящур лечим мы куриным пометом —
средство тоже очень искреннее. Наложить надо на тряпочку и обернуть округ удилов перед
зануздкой — очень помогаить...
“Что я — мальчишка, что ли? — думал Мечик, не слушая взводного. — Нет, я пойду и
скажу Левинсону, что я не желаю ездить на такой лошади... Я вовсе не обязан страдать за
других (ему приятно было думать, будто он стал жертвой за кого-то другого). Нет, я все
скажу ему прямо, пускай он не думает...”
Только когда взводный кончил и лошадь была вверена всецело попечению Мечика, он
пожалел, что не слушал объяснений. Зючиха, понурив голову, лениво перебирала белыми
губами, и Мечик понял, что вся ее жизнь находится теперь в его руках. Но он по-прежнему
не знал, как распоряжаться нехитрой лошадиной жизнью. Он не сумел даже хорошенько
привязать эту безропотную кобылу, она бродила по всем конюшням, тычась в чужое сено,
раздражая лошадей и дневальных.
— Да где он, холера, новенький этот?.. Чего кобылу свою не вяжет!.. — кричал кто-
то в сарае. Слышались яростные удары плети. — Пошла, пошла-а, стерва!.. Дневальный,
убери кобылу, ну ее к...
Мечик, вспотев от быстрой ходьбы и внутреннего жара, перебирая в голове самые
злые выражения, натыкаясь на колючий кустарник, шагал по темным, дремлющим улицам,
отыскивая штаб. В одном месте чуть не попал на гулянку — хриплая гармонь исходила
“саратовской”, пыхали цигарки, звенели шашки и шпоры, девчата визжали, дрожала земля в
сумасшедшем плясе. Мечик постеснялся спросить у них дорогу и обошел стороной. Он
проплутал бы всю ночь, если бы навстречу не вынырнула из-за угла одинокая фигура.
— Товарищ! Где пройти к штабу? — окликнул Мечик, подходя ближе. И узнал
Морозку. — Здравствуйте... — сказал с сильным смущением.
Морозка остановился в замешательстве, издав какой-то неопределенный звук...
— Второй двор направо, — ответил наконец, не придумав ничего большего. Странно
блеснул глазами и прошел мимо, не оборачиваясь...
“Морозка... да... ведь он здесь...” — подумал Мечик и, как в прежние дни,
почувствовал себя одиноким, окруженным опасностями, в виде Морозки, темных,
незнакомых улиц, безропотной кобылы, с которой неизвестно как обращаться.