Page 128 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 128

28
                Пустынны и печальны Карпаты в осенний ветреный вечер. Тревожно и смутно было
                беглецам, когда по извилистой, вымытой дождями до камня беловатой дороге они
                взобрались на перевал. Три-четыре высокие сосны покачивались над обрывом. Внизу, в
                закурившемся тумане, почти невидимый, глухо шумел лес. Еще глубже, на дне
                пропасти, ворчал и плескался многоводный поток, грохотал каменьями.
                За стволами сосен, далеко за лесистыми, пустынными вершинами гор, среди свинцовых
                туч, светилась длинная щель заката. Ветер дул вольно и сильно на этой высоте, хлопал
                кожей автомобильного фартука.

                Беглецы сидели молча. Телегин рассматривал карту, Мельшин, облокотясь о руль,
                глядел в сторону заката. Голова его была забинтована тряпкой.

                – Что же нам с автомобилем делать? – cпросил он негромко. – Бензина нет.
                – Машину так оставлять нельзя, сохрани бог, – ответил Телегин.
                – Спихнуть ее под кручу, только и всего. – Мельшин, крякнув, спрыгнул на дорогу,
                потопал ногами, разминаясь, стал трясти Жукова за плечо: – Эй, капитан, будет спать,
                приехали!

                Жуков, не раскрывая глаз, вылез на дорогу, споткнулся и сел на камешек. Иван Ильич
                вытащил из автомобиля кожаные плащи и погребец с провизией, приготовленной судьям
                для обеда в «Гнилой яме». Провизию разложили по карманам, надели плащи и, взявшись
                за крылья машины, покатили ее к обрыву.
                – Сослужила, матушка, службу, – сказал Мельшин. – Ну-ка, навались!

                Передние колеса повисли над пропастью. Пыльно-серая длинная машина, обитая кожей,
                окованная бронзой, послушная, как живое существо, осела, накренилась и вместе с
                камнями и щебнем рухнула вниз; на выступе скалы зацепилась, затрещала,
                перевернулась и, со все увеличивающимся грохотом летящих камней и осколков железа,
                загудела вниз, в поток. Отозвалось эхо и далеко покатилось по туманным ущельям.

                Беглецы свернули в лес и пошли вдоль дороги. Говорили мало, шепотом. Было теперь
                совсем темно. Над головами важно шумели сосны, и шум их был подобен падающим в
                отдалении водам.
                Время от времени Телегин спускался на шоссе смотреть верстовые столбы. В одном
                месте, где предполагался военный пост, сделали большой обход, перелезли через
                несколько оврагов, в темноте натыкались на поваленные деревья, на горные ручьи, –
                промокли и ободрались. Шли всю ночь. Один раз под утро послышался шум
                автомобиля, – тогда они легли в канаву, автомобиль проехал неподалеку, были даже
                слышны голоса.

                Утром беглецы выбрали место для отдыха в глухой лесной балке, у ручья. Поели,
                опорожнили до половины фляжку с коньяком, и Жуков попросил обрить его найденной в
                автомобиле заржавленной бритвой. Когда были сняты борода и усы, у него неожиданно
                оказался детский подбородок и припухшие большие губы. Телегин и Мельшин долго
                хохотали, указывая на него пальцами. Жуков был в восторге, мычал и мотал губами, – он
                просто оказался пьян. Его завалили листьями и велели спать.

                После этого Телегин и Мельшин, разложив на траве карту, срисовали каждый для себя
                маленький топографический снимок. Назавтра решено было разделиться: Мельшин с
                Жуковым пойдут на Румынию, Телегин свернет на Галицию. Большую карту зарыли в
                землю. Нагребли листьев, зарылись в них и сейчас же уснули.

                Высоко на краю шоссе над балкой стоял человек, опершись на ружье, – часовой,
                охраняющий мост. Вокруг, у ног его, в лесной пустыне, было тихо, лишь тяжелый
                тетерев пролетал через поляну, задевая крыльями об ельник, да где-то однообразно
                падала вода. Часовой постоял и отошел, вскинув ружье.
                Когда Иван Ильич открыл глаза, – была ночь; между черных неподвижных ветвей
   123   124   125   126   127   128   129   130   131   132   133