Page 131 - Хождение по мукам. Сёстры

Наконец он сел на бугор канавы и опустил голову в руки. За шею текли ледяные капли
дождя, все тело болело.

В это время до слуха его дошел круглый глухой звук, точно где-то далеко провалилась
земля. Через минуту возник второй такой же вздох ночи. Иван Ильич поднял голову,
вслушиваясь. Он различал между этими глубокими вздохами глухое ворчание, то
затихающее, то вырастающее в сердитые перекаты. Звуки доносились не с той стороны,
куда Иван Ильич шел, а слева, почти со стороны противоположной.

Он присел на другую сторону канавы: теперь ясно были видны низкие, рваные облака,
летящие в небе, грязном и железном. Это был рассвет. Это был восток. Там была Россия.

Иван Ильич поднялся, затянул пояс и, разъезжаясь ногами по грязи, пошел в ту сторону
через мокрые жнивья, канавы и полузавалившиеся остатки прошлогодних окопов.
Когда совсем разъяснело, Телегин опять увидел в конце поля шоссейную дорогу, полную
людей и экипажей. Он остановился, оглядываясь. В стороне, под огромным наполовину
облетевшим деревом, стояла белая часовенка. Дверь была сорвана, на круглой крыше и
на земле валялись вялые листья.
Иван Ильич решил здесь подождать сумерек, зашел в часовенку и лег на зеленый от мха
пол. Нежный и томительный запах листьев туманил голову. Издалека доносились
громыхание колес и удары бичей. Эти шумы казались удивительно приятными и вдруг
провалились. На глаза точно надавили пальцами. В свинцовой тяжести сна понемногу
появилось живое пятнышко. Оно словно силилось стать сновидением, но не могло.
Усталость была так велика, что Иван Ильич мычал и поглубже зарывался в сон. Но
пятнышко тревожило. Сон становился все тоньше, и опять загромыхали вдалеке колеса.
Иван Ильич вздохнул и сел.
В дверь были видны плотные плоские тучи; солнце, склонившись к закату, протянуло
широкие лучи под их свинцово-мокрыми днищами. Жидкое пятно света легло на ветхую
стену часовенки, осветило склоненное лицо деревянной, полинявшей от времени,
божьей матери в золотом венчике: младенец, одетый в ситцевое истлевшее платьице,
лежал у нее на коленях, благословляющая рука ее была отломлена.
Иван Ильич вышел из часовни. На пороге ее, на каменной ступени, сидела молодая
женщина с ребенком на коленях. Она была одета в белую, забрызганную грязью свитку.
Одна рука ее подпирала щеку, другая лежала на пестром одеяльце младенца. Она
медленно подняла голову, взглянула на Ивана Ильича, – взгляд был светлый и странный,
исплаканное лицо дрогнуло, точно улыбнулось, и тихим голосом она сказала по-
русински:

– Умер хлопчик-то.
И опять склонила лицо на ладонь. Телегин нагнулся к ней, погладил по голове, – она
порывисто вздохнула.

– Пойдемте. Я его понесу, – сказал он ласково.

Женщина качнула головой.
– Куда я пойду? Идите один, пан добрый.

Иван Ильич постоял еще минуту, дернул картуз на глаза и отошел. В это время из-за
часовни рысью выехали два австрийских полевых жандарма, в мокрых и грязных
капотах, усатые и сизые. Проезжая, они оглянулись на Ивана Ильича, сдержали
лошадей, и тот из них, кто был впереди, крикнул хрипло:
– Подойди!

Иван Ильич приблизился. Жандарм, нагнувшись с седла, внимательно ощупал его
карими глазами, воспаленными от ветра и бессонницы, – вдруг они блеснули.

– Русский! – крикнул он, хватая Телегина за воротник. Иван Ильич не вырывался, только
усмехнулся криво.