Page 72 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 72

глядела на проходивших солдат. Рука ее в белой перчатке стала крестить их.
                Солдаты прошли, их заслонил поток экипажей. На тротуарах было жарко и тесно, и все
                словно чего-то ожидали. Прохожие останавливались, слушали какие-то разговоры и
                выкрики, протискивались, спрашивали, в возбуждении отходили к другим кучкам.

                Беспорядочное движение понемногу определялось, – толпы уходили с Невского на
                Морскую. Там уже двигались прямо по улице. Пробежали, молча и озабоченно, какие-то
                мелкорослые парни. На перекрестке полетели шапки, замахали зонтики. «Урра! Урра!» –
                загудело по Морской. Пронзительно свистели мальчишки. Повсюду в остановленных
                экипажах стояли нарядные женщины. Толпа валила валом к Исаакиевской площади,
                разливалась по ней, лезла через решетку сквера. Все окна, и крыши, и гранитные
                ступени Исаакия были полны народом. И все эти десятки тысяч людей глядели туда, где
                из верхних окон матово-красного тяжелого здания германского посольства вылетали
                клубы дыма. За разбитыми стеклами перебегали люди, швыряли в толпу пачки бумаг, и
                они, разлетаясь, медленно падали. С каждым клубом дыма, с каждой новой вещью,
                выброшенной из окон, – по толпе проходил рев. Но вот на фронтоне дома, где два
                бронзовых великана держали под уздцы коней, появились те же хлопотливые человечки.
                Толпа затихла, и послышались металлические удары молотков. Правый из великанов
                качнулся и рухнул на тротуар. Толпа завыла, кинулась к нему, началась давка, бежали
                отовсюду. «В Мойку их! В Мойку окаянных!» Повалилась и вторая статуя. Антошку
                Арнольдова схватила за плечо полная дама в пенсне и кричала ему: «Всех их перетопим,
                молодой человек!» Толпа двинулась к Мойке. Послышались пожарные рожки, и вдалеке
                засверкали медные шлемы. Из-за углов выдвинулась конная полиция. И вдруг среди
                бегущих и кричащих Арнольдов увидел страшно бледного человека, без шляпы, с
                неподвижно раскрытыми стеклянными глазами. Он узнал Бессонова и подошел к нему.
                – Вы были там? – сказал Бессонов. – Я слышал, как убивали.

                – Разве было убийство? Кого убили?
                – Не знаю.

                Бессонов отвернулся и неровной походкой, как невидящий, пошел по площади. Остатки
                толпы отдельными кучками бежали теперь на Невский, где начинался разгром кофейни
                Рейтера.
                В тот же вечер Антошка Арнольдов, стоя у конторки в одной из прокуренных комнат
                редакции, быстро писал на узких полосах бумаги:

                «…Сегодня мы видели весь размах и красоту народного гнева. Необходимо отметить, что
                в погребах германского посольства не было выпито ни одной бутылки вина, – все разбито
                и вылито в Мойку. Примирение невозможно. Мы будем воевать до победного конца,
                каких бы жертв это нам ни стоило. Немцы рассчитывали застать Россию спящей, но при
                громовых словах: „Отечество в опасности“ – народ поднялся как один человек. Гнев его
                будет ужасен. Отечество – могучее, но забытое нами слово. С первым выстрелом
                германской пушки оно ожило во всей своей девственной красоте и огненными буквами
                засияло в сердце каждого из нас…»
                Антошка зажмурился, мурашки пошли у него по спине. Какие слова приходилось писать!
                Не то что две недели тому назад, когда ему было поручено составить обзор летних
                развлечений. И он вспомнил, как в Буффе выходил на эстраду человек, одетый свиньей,
                и пел: «Я поросенок, и не стыжусь. Я поросенок, и тем горжусь. Моя маман была свинья,
                похож на маму очень я…»
                «…Мы вступаем в героическую эпоху. Довольно мы гнили заживо. Война – наше
                очищение», – писал Антошка, брызгая пером.

                Несмотря на сопротивление пораженцев во главе с Белосветовым, статья Арнольдова
                была напечатана. Уступку прежнему сделали только в том, что поместили ее на третьей
                странице и под академическим заглавием: «В дни войны». Сейчас же в редакцию стали
                приходить письма от читателей, – одни выражали восторженное удовлетворение по
                поводу статьи, другие – горькую иронию. Но первых было гораздо больше. Антошке
                прибавили построчную плату и спустя неделю вызвали в кабинет главного редактора,
                где седой и румяный, пахнущий английским одеколоном Василий Васильевич,
   67   68   69   70   71   72   73   74   75   76   77