Page 67 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 67

застегнула наконец ворот на платье.
                Тогда Бессоновым овладело бешенство: схватив Дашу за руки, он притянул ее к себе и
                стал целовать в горло. Она, сжав губы, молча боролась. Когда же он поднял ее и понес, –
                Даша проговорила быстрым шепотом:

                – Никогда в жизни, хоть умрите…
                Она с силой оттолкнула его, освободилась и стала у стены. Все еще трудно дыша, он
                опустился на стул и сидел неподвижно. Даша поглаживала руки в тех местах, где были
                следы пальцев.
                – Не нужно было спешить, – сказал Бессонов.

                Она ответила:

                – Вы мне омерзительны.
                Он сейчас же положил голову боком на спинку стула. Даша сказала:
                – Вы с ума сошли… Уходите же…

                И повторила это несколько раз. Он наконец понял, поднялся и тяжело, неловко вылез
                через окно. Даша затворила ставни и принялась ходить по темной комнате. Эта ночь
                была проведена плохо.
                Под утро Николай Иванович, шлепая босиком, подошел к двери, спросил заспанным
                голосом:
                – У тебя зубы, что ли, болят, Даша?

                – Нет.
                – А что это за шум был ночью?

                – Не знаю.
                Он, пробормотав: «Удивительное дело», ушел. Даша не могла ни присесть, ни лечь, –
                только ходила, ходила от окна до двери, чтобы утомить в себе это острое, как зубная
                боль, отвращение к себе. Если бы Бессонов совладал с ней, – кажется, было бы лучше. И
                с отчаянной болью она вспоминала белый, залитый солнцем пароход и еще то, как в
                осиннике ворковал, бормотал, все лгал, все лгал покинутый любовник, уверяя, что Даша
                влюблена. Оглядываясь на белевшую в сумраке постель, страшное место, где только что
                лицо человеческое превращалось в песью морду, Даша чувствовала, что жить с этим
                знанием нельзя. Какую бы угодно взяла муку на себя, – только бы не чувствовать этой
                брезгливости. Горела голова, и хотелось точно содрать с лица, с шеи, со всего тела
                паутину.
                Наконец свет сквозь ставни стал совсем яркий. В доме начали хлопать дверьми, чей-то
                звонкий голос позвал: «Матреша, принеси воды…» Проснулся Николай Иванович и за
                стеной чистил зубы. Даша ополоснула лицо и, надвинув на глаза шапочку, вышла на
                берег. Море было – как молоко, песок – сыроватый. Пахло водорослями. Даша повернула
                в поле и побрела вдоль дороги. Навстречу, поднимая пыльцу колесами, двигалась
                плетушка об одну лошадь. На козлах сидел татарин, позади него – какой-то широкий
                человек, весь в белом. Взглянув, Даша подумала, как сквозь сон (от солнца, от усталости
                слипались глаза): «Вот еще хороший, счастливый человек, ну, и пускай его – и хороший
                и счастливый», – и она отошла с дороги. Вдруг из плетушки послышался испуганный
                голос:

                – Дарья Дмитриевна!
                Кто-то спрыгнул на землю и побежал. От этого голоса у Даши закатилось сердце,
                ослабли ноги. Она обернулась. К ней подбегал Телегин, загорелый, взволнованный,
                синеглазый, до того неожиданно родной, что Даша стремительно положила руки ему на
                грудь, прижалась лицом и громко, по-детски, заплакала.
   62   63   64   65   66   67   68   69   70   71   72