Page 26 - Старик

благополучно, преступники не нанесли вам вреда. Но коли бы произошло
несчастье...
На этих словах появляется Володя в пальто, в шапке. Может быть, все
слышал. Никогда не забуду его лица: какое-то серое папье-маше с
остановившимся взором. Ни на кого не глядя, произносит в пространство:
"Уезжаю в город, прошу никого не следовать за мной. Если кто-нибудь
увяжется, я буду стрелять..." - и показывает пистолет.
Спустя несколько минут, когда прошло ошеломление, мы бросаемся за
ним.
Но в саду и на дороге полный мрак. Он исчезает. На станции его тоже нет.
Через четыре дня пришла телеграмма из Камышина, от матери. Но эти
четыре
дня...
У каждого было. И у меня тоже. Миг страха, не физического, не страха
смерти, а вот именно миг помрачения ума и надлом души. Миг уступки. А
может быть, миг самопознания? Но после этого человек говорит: один раз _я
был слаб перед вами_, но больше не уступлю никогда. В двадцать восьмом
году. Нет, в тридцать пятом. Галя сказала: "Я тебя бесконечно жалею. Это
не ты сказал, это я сказала, наши дети сказали". Ей казалось, все делалось
ради них. Помрачение ума - ради них. Теперь Гали нет. А дети - есть они
или нет? Петр, который отрекся во дворе Киафы, не имел детей; зато потом
заслужил свое имя Петрос, что значит "камень", то есть "твердый".
И Володя много раз после того полудетского страха, или, будем говорить,
мига "слабости поражает редким присутствием духа в роковые минуты. А
летом

семнадцатого на Лиговке? Случайно и дико вляпались с ним в какое-то
монархическое сборище. Зашли в аптеку, я спросил рицинового масла,
аптекарь, ни слова не говоря, тащит нас в заднюю комнату, распахивает
дверь в коридоре и, толкая в спину, шепчет: "По лестнице вниз! Скорее, уже
началось!" В подвале человек сорок, внимательно слушают осанистого
господина, который сыплет какими-то цифрами, именами, говорит
возбужденно
и то и дело со злобой: "эти предатели" "иуды русского народа", "так
называемое правительство". Если бы просто спросить касторки, нам бы
дали
коробочку, и мы бы спокойно ушли. "Рициновое масло" оказалось
паролем.
Такая кровавая чепуха могла быть только в те дни. Корнилов еще не
выступил, но какие-то люди знали и ждали. Нас чуть не застрелили в
подвале, Володя разбил лампу, и мы скрылись в потемках...
А первые дни - март, пьяная весна, тысячные толпы на мокрых, в
раскисшем снегу петроградских проспектах, блуждание от зари до зари
втроем: Володя, Ася и я... И полная свобода от всего, от всех! В школу
можно не ходить, там сплошные митинги, выборы, обсуждение
"школьной