Page 55 - Старик
P. 55

как спелый подсолнух. А что с родителями? Бог знает, то ли в  Ростове,  то
                  ли в Новочеркасске, а  может,  укатили  дальше  на  юг.  Какой-то  пленный
                  рассказал, будто приват-доцент Игумнов подвизается вроде бы в Осваге
                  среди
                  деникинских агитаторов в Ростове. Скоро Ростов будет взят, и тогда...  Что
                  тогда? Ася об этом не думает, у нее другая забота - ждет ребенка. А Володя
                  ни о чем говорить не может - только  о  Мигулине,  страстно,  нетерпеливо.
                  Сообщает секретно: "В Реввоенсовете фронта его терпеть не  могут.  Хотя  и
                  побеждает, а  все  чужак...  Да  и  сам  Троцкий  кривится,  когда  слышит
                  фамилию... И как доказать, что он наш?"
                     Да сам-то Володя наш?
                     Еще  недавно  так  же  горячо,  как  теперь  о  Мигулине,  рассуждал  о
                  крестьянской общине, мечтал о Поволжье, жить простой жизнью,  с
                  друзьями.
                  Ведь тогда, в ноябре, когда он и Ася бежали из голодного Питера,  и  мысли
                  не было у обоих сражаться за революцию. Повернуло  их  время,  загребло  в
                  быстроток, понесло...
                     ЧуднОй Володя: в долгополой кавалерийской шинели в фуражке со
                  звездой,
                  с коробкой маузера, болтающейся на  животе  небрежно  и  лихо,  как  носят
                  анархисты, весь облик новый, а в  глазах  прежнее  юношеское  одушевление,
                  неизбытое изумление перед жизнью.
                     "Нет, ты подумай, какой умнейший тактик, как замечательно знает  людей,
                  и своих казаков и белых,  и  какой  счастливчик,  везун!  А  это  свойство
                  необходимейшее, это часть таланта. Из каких капканов выскакивал! Из

                  каких
                  передряг выкручивался живым!"
                     И совсем другая Ася. Я  спрашиваю,  когда  остаемся  вдвоем,  спрашиваю
                  глупо: "Как ты живешь?"
                     "Как все... Прожила день и жива, значит, хорошо".
                     "А с Володей как? Хорошо у вас?"
                     Тоже глупо, малодушно, но не могу себя одолеть. Ася, подумав, отвечает:
                  "Добрее Володи человека не знаю. И смелее, честнее... -  Еще  подумала.  -
                  Ему без меня жизни нет".
                     О Мигулине, про которого Володя трещит с упоением, она  не  говорит  ни
                  слова. Будто не слышит. И это задевает - слегка - мое внимание. Не знаю до
                  сих пор, было ли между ними что-нибудь уже тогда или лишь  намечалось.
                  Да
                  время такое, что для  намеков  не  оставалось  минут.  Может,  и  ребенок,
                  которого она ждала, был Мигулина? Ни на что не оставалось минут. Только
                  на
                  дело, на борьбу, на выбор мгновенных решений. И почти сразу,  чуть  ли  не
                  через два дня после того, как  появились  Володя  и  Ася,  в  Михайлинскую
                  нагрянул Стальной отряд Донревкома: человек  сорок  красноармейцев,
                  среди
   50   51   52   53   54   55   56   57   58   59   60