Page 10 - Тихий Дон
P. 10

— Это ты, Гришка?
                     — А то кто ж.
                     — Коня поил?
                     — Поил, — нехотя отвечает Григорий.
                                                                         3
                     Откинувшись назад, несет мать в завеске          на затоп кизяки, шаркает старчески
               дряблыми босыми ногами.
                     — Сходил бы Астаховых побудил. Степан с нашим Петром собирался ехать.
                     Прохлада  вкладывает  в  Григория  тугую  дрожащую  пружину.  Тело  в  колючих
               мурашках. Через три порожка взбегает к Астаховым на гулкое крыльцо. Дверь не заперта. В
               кухне на разостланной полсти спит Степан, под мышкой у него голова жены.
                     В  поредевшей  темноте  Григорий  видит  взбитую  выше  колен  Аксиньину  рубаху,
               березово-белые, бесстыдно раскинутые ноги. Он секунду смотрит, чувствуя, как сохнет во
               рту и в чугунном звоне пухнет голова.
                     Воровато повел глазами. Зачужавшим голосом хрипло:
                     — Эй, кто тут есть? Вставайте!
                     Аксинья всхлипнула со сна.
                     — Ой,  кто  такое?  Ктой-то? —  Суетливо  зашарила,  забилась  в  ногах  голая  ее  рука,
               натягивая рубаху. Осталось на подушке пятнышко уроненной во сне слюны; крепок заревой
               бабий сон.
                     — Это я. Мать послала побудить вас…
                     — Мы  зараз…  Тут  у  нас  не  влезешь…  От  блох  на  полу  спим.  Степан,  вставай,
               слышишь?
                     По голосу Григорий догадывается, что ей неловко, и спешит уйти.
                     Из хутора в майские лагеря уходило человек тридцать казаков. Место сбора  — плац.
               Часам к семи к плацу потянулись повозки с брезентовыми будками, пешие и конные казаки в
               майских парусиновых рубахах, в снаряжении.
                     Петро  на  крыльце  наспех  сшивал  треснувший  чембур.  Пантелей  Прокофьевич
               похаживал возле Петрова коня, подсыпая в корыто овес, изредка покрикивал:
                     — Дуняшка, сухари зашила? А сало пересыпала солью?
                     Вся в румяном цвету, Дуняшка ласточкой чертила баз от стряпки к куреню, на окрики
               отца, смеясь, отмахивалась:
                     — Вы,  батя,  свое  дело  управляйте,  а  я  братушке  так  уложу,  что  до  Черкасского  не
               ворохнется.
                     — Не поел? — осведомился Петро, слюнявя дратву и кивая на коня.
                     — Жует, — степенно отвечал отец, шершавой ладонью проверяя потники. Малое дело
               — крошка или былка прилипнет к потнику, а за один переход в кровь потрет спину коню.
                     — Доисть Гнедой — попоите его, батя.
                     — Гришка к Дону сводит. Эй, Григорий, веди коня!
                     Высокий поджарый донец с белой на лбу вызвездью пошел играючись. Григорий вывел
               его  за  калитку,  чуть  тронув  левой  рукой  холку,  вскочил  на  него  и  с  места  —  машистой
               рысью.  У  спуска  хотел  придержать,  но  конь  сбился  с  ноги,  зачастил,  пошел  под  гору
               наметом.  Откинувшись  назад,  почти  лежа  на  спине  коня,  Григорий  увидел  спускавшуюся
               под гору женщину с ведрами. Свернул со стежки и, обгоняя взбаламученную пыль, врезался
               в воду.
                     С горы, покачиваясь, сходила Аксинья, еще издали голосисто крикнула:
                     — Чертяка  бешеный!  Чудок  конем  не  стоптал!  Вот  погоди,  я  скажу  отцу,  как  ты
               ездишь.
                     — Но-но,  соседка,  не  ругайся.  Проводишь  мужа  в  лагеря,  может,  и  я  в  хозяйстве
               сгожусь.


                 3   завеска — передник
   5   6   7   8   9   10   11   12   13   14   15