Page 9 - Тихий Дон

перекисших хмелин и пряной сухменью богородицыной травки.
На цыпочках прошел в горницу, разделся, бережно повесил праздничные, с лампасами,
шаровары, перекрестился, лег. На полу — перерезанная крестом оконного переплета золотая
дрема лунного света. В углу под расшитыми полотенцами тусклый глянец серебреных икон,
над кроватью на подвеске тягучий гуд потревоженных мух.
Задремал было, но в кухне заплакал братнин ребенок.
Немазаной арбой заскрипела люлька. Дарья сонным голосом бормотнула:
— Цыц, ты, поганое дите! Ни сну тебе, ни покою, — запела тихонько:

— Колода-дуда, Иде ж ты была?
— Коней стерегла.

— Чего выстерегла?
— Коня с седлом, С золотым махром…

Григорий, засыпая под мерный баюкающий скрип, вспомнил: «А ить завтра Петру в
лагеря выходить. Останется Дашка с дитем… Косить, должно, без него будем».
Зарылся головой в горячую подушку, в уши назойливо сочится:

— А иде ж твой конь?
— За воротами стоит,

— А иде ж ворота?
— Вода унесла.

Встряхнуло Григория заливистое конское ржанье. По голосу угадал Петрова строевого
коня.
Обессилевшими со сна пальцами долго застегивал рубаху, опять почти уснул под
текучую зыбь песни:

— А иде ж гуси?
— В камыш ушли.

— А иде ж камыш?
— Девки выжали.

— А иде ж девки?
— Девки замуж ушли.

— А иде ж казаки?
— На войну пошли…

Разбитый сном, добрался Григорий до конюшни, вывел коня на проулок. Щекотнула
лицо налетевшая паутина, и неожиданно продал сон.
По Дону наискось — волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном —
туман, а вверху звездное просо. Конь позади сторожко переставляет ноги. К воде спуск
дурной. На той стороне утиный кряк, возле берега в тине взвернул и бухнул по воде омахом
охотящийся на мелочь сом.
Григорий долго стоял у воды. Прелью сырой и пресной дышал берег. С конских губ
ронялась дробная капель. На сердце у Григория сладостная пустота. Хорошо и бездумно.
Возвращаясь, глянул на восход, там уже рассосалась синяя полутьма.
Возле конюшни столкнулся с матерью.