Page 12 - Тихий Дон

Григорий, улыбаясь, горячил коня; тот, переступая, теснил Аксинью к яру.
— Пусти, дьявол, вон люди! Увидют, что подумают?
Она метнула по сторонам испуганным взглядом и прошла, хмурясь и не оглядываясь.
На крыльце Петро прощался с родными. Григорий заседлал коня. Придерживая шашку,
Петро торопливо сбежал по порожкам, взял из рук Григория поводья.
Конь, чуя дорогу, беспокойно переступал, пенил, гоняя во рту, мундштук. Поймав
ногой стремя, держась за луку, Петро говорил отцу:
— Лысых работой не нури, батя! Заосеняет — продадим. Григорию ить коня справлять.
А степную траву, гляди, не продавай: в лугу ноне, сам знаешь, какие сена будут.
— Ну, с богом. Час добрый, — проговорил старик, крестясь.
Петро привычным движением вскинул в седло свое сбитое тело, поправил позади
складки рубахи, стянутые пояском. Конь пошел к воротам. На солнце тускло блеснула
головка шашки, подрагивавшая в такт шагам.
Дарья с ребенком на руках пошла следом. Мать, вытирая рукавом глаза и углом завески
покрасневший нос, стояла посреди база.
— Братушка, пирожки! Пирожки забыл!.. Пирожки с картошкой!..
Дуняша козой скакнула к воротам.
— Чего орешь, дура! — досадно крикнул на нее Григорий.
— Остались пирожки-и! — прислонясь к калитке, стонала Дуняшка, и на измазанные
горячие щеки, а со щек на будничную кофтенку — слезы.
Дарья из-под ладони следила за белой, занавешенной пылью рубахой мужа. Пантелей
Прокофьевич, качая подгнивший столб у ворот, глянул на Григория.
— Ворота возьмись поправь да стоянок на углу врой. — Подумав, добавил, как новость
сообщил: — Уехал Петро.
Через плетень Григорий видел, как собирался Степан. Принаряженная в зеленую
шерстяную юбку Аксинья подвела ему коня. Степан, улыбаясь, что-то говорил ей. Он не
спеша, по-хозяйски, поцеловал жену и долго не снимал руки с ее плеча. Сожженная загаром
и работой рука угольно чернела на белой Аксиньиной кофточке. Степан стоял к Григорию
спиной; через плетень было видно его тугую, красиво подбритую шею, широкие, немного
вислые плечи и — когда наклонялся к жене — закрученный кончик русого уса.
Аксинья чему-то смеялась и отрицательно качала головой. Рослый вороной конь
качнулся, подняв на стремени седока. Степан выехал из ворот торопким шагом, сидел в
седле, как врытый, а Аксинья шла рядом, держась за стремя и снизу вверх, любовно и жадно,
по-собачьи заглядывала ему в глаза.
Так миновали они соседний курень и скрылись за поворотом.
Григорий провожал их долгим, неморгающим взглядом.

IV

К вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром,
кидал на берега гребнистые частые волны. За левадами палила небо сухая молния, давил
землю редкими раскатами гром. Под тучей, раскрылатившись, колесил коршун, его с криком
преследовали вороны. Туча, дыша холодком, шла вдоль по Дону, с запада. За займищем
грозно чернело небо, степь выжидающе молчала. В хуторе хлопали закрываемые ставни, от
вечерни, крестясь, спешили старухи, на плацу колыхался серый столбище пыли, и
отягощенную внешней жарою землю уже засевали первые зерна дождя.
Дуняшка, болтая косичками, прожгла по базу, захлопнула дверцу курятника и стала
посреди Саза, раздувая ноздри, как лошадь перед препятствием. На улице взбрыкивали
ребятишки. Соседский восьмилеток Мишка вертелся, приседая на одной ноге, — на голове у
него, закрывая ему глаза, кружился непомерно просторный отцовский картуз, — и
пронзительно верещал: